Твердый сплав
(Повесть)

— Ну-с, а теперь поговорим о деле. Для начала, профессор, уговор — не волноваться и в обморок не падать. Вот письмо от вашего сына. Он жив, здоров, и его счастье зависит от вас…

Сутки назад, придя к Трояновскому, подполковник Пылаев не предполагал, что развязка, к которой он упорно шел, наступит так быстро. После сообщения Громова Пылаев, подумав, позвонил в управление:

— Снять группу охраны. Всю группу давайте на квартиру. И Шилкова обязательно.

Профессор не понимал — что же произошло. В квартире было пятеро чекистов, они тихо сидели в соседней комнате, выходили на цыпочках покурить на кухню. Трояновский убеждал Пылаева: места в квартире много, пусть люди поспят. Пылаев только улыбнулся ему одними глазами: нельзя.

— Со мной что-нибудь должно произойти? — спросил Трояновский.

— С вами — нет.

— Больше вы ничего и не скажете, — шутливо согласился профессор. — Поэтому давайте-ка играть в шахматы…

Прошли сутки. И вот — этот звонок в прихожей.

Все места были уже заранее распределены. Комната, где лежал профессор, имела две двери — в коридор и в столовую. В самой комнате, между стеллажом и кафельной печкой, был неширокий простенок, закрытый спинкой вольтеровского кресла: это место выбрал себе Пылаев. Оно было и наиболее опасно: в случае чего, он появлялся раньше других, и если Королев выстрелит — с трех метров промахнуться трудно.

…Звонок раскидал всех по местам. И когда Пылаев, подняв на уровень груди пистолет, замер и услышал незнакомый голос, он понял, что сегодня все должно кончиться.

Все случилось так быстро, что потом Пылаев так и не мог вспомнить деталей — как же это произошло. На Королева навалилось трое. Сильный человек, он, пожалуй, долго бы сопротивлялся, но когда щелкнули наручники, сообразил, что теперь уже все кончено.

В свалке пострадал маленький Мызников: шпион оттолкнул его так, что, падая, Мызников разбил себе подбородок о ножку стола.

Савченко взяли уже совсем спокойно, едва тот вошел. Он даже не сделал движения, чтобы защититься. А торжествующий Шилков, вытащив у него из кармана пистолет, подбросил его несколько раз на ладони и с нескрываемым ехидством спросил:

— Это, по-видимому, зажигалка? Или подарок больному учителю — профессору Трояновскому, а? Что же вы сейчас молчите, Савченко? Вы всегда были словоохотливы.

— Я скажу… все, — глухо ответил Савченко.

19

Пылаев напомнил Савченко, что только искренние показания могут облегчить его участь. Савченко судорожно глотнул и поспешно ответил: да, да, я знаю. Но вел он себя все-таки странно, и Пылаев догадался: хочет выяснить, что известно чекистам. Что ж, поборемся и теперь, благо время есть…

Савченко рассказал, что, судя по всему, Тотер все-таки передал одному из своих об удачной, на его взгляд, вербовке. Ничем иным нельзя объяснить такое быстрое появление связного. Да, он, Савченко, испугался: ему пригрозили смертью, если он не согласится бежать за границу. Пылаев терпеливо записывал все это, давал подписывать Савченко, и тот, прочитывая протокол, торопливо добавлял:

— Я прошу учесть: я не сопротивлялся. Честное слово, я даже не умею стрелять… Я говорю вам сейчас правду — именно потому, что от нее зависит моя жизнь.

Пылаев записал и это. Внезапно он почувствовал страшную усталость. Казалось, что глаза ему засыпали колючим сухим песком, так что до воспаленных век больно было дотронуться. Он нажал кнопку и вызвал часового:

— Уведите арестованного.

Оставшись один, он долго сидел, положив голову на ладонь, и чувствовал, как на виске под кожей гулко пульсирует кровь. Показания он отложил в сторону: к ним незачем возвращаться, все это вранье, и, кажется, врать Савченко будет довольно долго.

Телефонный звонок прозвучал где-то далеко-далеко. Пылаев нехотя снял трубку: звонила Лена, беспокоилась, почему он задерживается. Он улыбнулся — пожаловались вместе с матерью Черкашину, тот «дал команду» напоминать Пылаеву о том, что он нездоров, всякий раз, когда тот будет засиживаться на работе. Черкашин сказал так: «Если долго сидишь — значит, плохо работаешь».

Тут же Пылаев позвонил ему. Генерал, впрочем, был у себя и, услышав, что подполковник уже встречался с «объектом», приказал зайти. «Домой поедем вместе», — сказал он.

Войдя в кабинет, Пылаев молча протянул ему листки протокола. Черкашин долго и аккуратно надевал очки, пододвигал удобнее лампу и, начав читать, ругнулся:

— Ах, как складно брешет, сукин сын! Ведь это все брехня, ты как думаешь?

— Брехня, — согласился Пылаев улыбаясь.

— Ну, а если так, то и читать нечего. — Черкашин бросил листки на стол. — Что же ты можешь ему предъявить? Рассказывай.

Пылаев задумался. Перед ним прошли все дни следствия, начиная от той самой минуты, когда на дальней заставе он впервые взял в руки портсигар с монограммой «ВТ», записку, паспорт… И до этого дня, когда он увидел Савченко у себя в кабинете, — не прежнего, собранного и самоуверенного, а какого-то сразу обмякшего и повторяющего уныло: «Я говорю вам правду — именно потому, что от нее зависит моя жизнь».

— Что я могу ему предъявить? Шпионаж и диверсию. Кстати, лаборанты доказывают, что царапины на ключе от кабинета Трояновского сделаны в одном направлении — такие получаются от «уистити». Значит, все-таки он снял слепок с ключа от сейфа, а потом, снова закрыв дверь, побежал к коменданту… Да, все, что было неясно, встало на свое место. Главное, мне совершенно ясен его метод: он — шпион-одиночка, связанный только с таким же, как он, агентом. Такая система обеспечила ему неплохую конспирацию. Посмотрите: улики ведут к нему, ведут — и обрываются. Кто мог узнать о случае с Похвисневым? Только он. А как хитро сделано: он передает все сведения другому, тот вербует. Похвиснев вовсе не догадывается о том, что Савченко, его приятель, сыграл здесь первую роль.

Черкашин перебил его:

— Погоди, погоди… Это все детали, это ты все прокурору будешь говорить. А вот тебе придется писать докладную в Москву. У тебя есть общая схема — кто, откуда, связи, принадлежность?

Пылаев кивнул. Но ответил он не сразу, и то вопросом на вопрос:

— Вы помните, я вам говорил об электрических бритвах фирмы «PN и К°»? Фирма, имеющая агентуру, — не новость. А деньги, связи — от ее хозяев. «PN и К°» опять перешла на выпуск пушек, и делается это, надо полагать, не на оккупационные марки. Подробности даст допрос.

Теперь Пылаев и Шилков могли работать спокойно, — иными словами, не спешить ни с допросами, ни с выводами. Улики против Королева и Савченко были настолько вескими, что задержанных можно было отправлять под суд немедленно. Однако Пылаев любил во всем «докапываться до корешка» и теперь, допрашивая арестованных, сличая показания, записывал вопросы, которые надо будет задать при следующей встрече, и снова сличал протоколы.

Как он и предполагал, Савченко не мог долго изворачиваться и лгать. О себе он рассказал все — начиная с того самого момента, когда его вызвали в полицейский участок на Вильгельмплац… И тем не менее Пылаев видел, что новые показания Савченко хоть и отличаются от прежних, но все-таки таят в себе какую-то недоговоренность. По его мнению, Савченко пытался создать наиболее удобную для себя версию случившегося.

Эта версия была куда как нехитра: да, меня завербовали. Работать я не хотел. После того как пришлось сообщить германской разведке об испытании твердого сплава на Нейском комбинате, действительно решил начать новую жизнь, Переехал на Урал. Там нашли все-таки связные и велели перебираться сюда, поближе к Трояновскому.

Получалось, что Савченко играл пассивную роль. Что ж, это был верный расчет: меньше ответственности. Но именно потому Пылаев ему не верил.