Твердый сплав
(Повесть)

Может быть, на вырванных страницах были заметки Владимира Трояновского, касающиеся ускорения плавки? Предположим, что Савченко вырвал эти страницы из дневника. Тогда он мог именно так, неожиданно быстро, помочь Максимову. Но почему не сделал он этого раньше? Чтобы не быть на виду? Чепуха. Враг обычно делает все, чтобы заслужить доверие, выдвинуться: он будет изобретать, совершенствовать, произносить речи, по-деловому критиковать недостатки. Не было повода? Тоже неверно: для изобретательства всегда есть повод — повышение производительности на предприятии. Значит, предположение, что Савченко просто-напросто присвоил себе чужое открытие, — неверно. Он давно уже пустил бы его в ход.

И все-таки что же за человек Савченко? Ну, предположим, он скромен. Ему неловко было протестовать против того, что метод назвали методом Максимова. Враг бы на месте Савченко протестовал. Может быть, и нет. Почему? Из желания остаться в тени?

Пылаев так и не нашел ответа… Ну что ж, начнем с другого.

Он вызвал к себе капитана и приказал ему:

— Надо проверить систему охраны работы Трояновского. Установить за сейфом, где хранятся все формулы, особый надзор; проведите сигнализацию. Я думаю, это не лишняя мера предосторожности.

Он замолчал. Потом, мельком взглянув на своего помощника, увидел, что тот не уходит, словно хочет спросить о чем-то еще, но не решается.

— У вас есть вопросы?

— Да, товарищ подполковник… Не поздно ли мы взялись за охрану работы Трояновского?

Пылаев улыбнулся: в этих словах была скрытая, но все-таки критика в его адрес. Ему нравилось, когда Шилков начинал возражать: так легче работалось. Кто это из древних сказал — «в спорах рождается истина»?..

— Пока, по-моему, не поздно… Тем более, что я в институте был, с системой охраны знакомился и, кажется, ничего не нашел, что противоречило бы нашим указаниям на этот счет. Но, видишь ли, в чем дело… Давай называть вещи своими именами: наше следствие зашло в тупик. Многое мне не нравится, о многом я думал, но… Ведь ничего же пока не нашли, верней никого… Поэтому попробуем начать с сейфа.

Шилков, подчиняясь жесту подполковника, сел и, по обычной своей привычке, начал вертеть в руках спичечный коробок. Пылаев колебался недолго — он рассказал Шилкову обо всех своих сомнениях.

— Ну, так давайте тогда работать по двум линиям: одна — сейф, к которому могут прийти, другая — Савченко.

— А если первая линия не приведет ни к чему, то есть никто не попытается проникнуть в сейф, а вторая окажется ложной — что тогда?

— Сейф — заманчивая добыча, — ответил Шилков. — А что касается Савченко, то… Ложные линии — это ведь наши «издержки производства».

— Кстати, спички здесь не при чем, — заметил Пылаев, кивнув на полуразломанный коробок в руках Шилкова.

Тот, смутившись, бросил его в пепельницу. Что за манера ломать коробки! И Пылаеву захотелось подойти к Шилкову, шутливо ткнуть его в бок и сказать что-нибудь веселое.

Но он тут же отбросил это мимолетное желание и, отвернувшись, повторил уже уверенно, словно бы признавался самому себе:

— Да, пока — тупик… Очень плохо, что Савченко знает, что мы ведем следствие… Очень плохо.

— Но ведь иначе было нельзя…

— Вы думаете? — усмехнулся Пылаев. — Пора, дорогой мой, признавать свои ошибки. Я мог ограничиться рассказом Трояновского и не посылать вас к Савченко. Это моя первая ошибка… Вторая — знакомство Савченко с Дробышевой. А в результате… Вот результата-то как раз и нет!

11

Трояновский был еще слаб, временами у него вдруг начинала кружиться голова, мучительно сжималось сердце и немела левая рука.

Быть может, он опешил с окончанием работы потому, что, как он говорил, пенсия была ему обеспечена, а «больше ничего и не надо». Как-то раз он полусерьезно признался Максимову:

— Ну, скоро я, кажется, начну марки собирать.

— Что так? — полюбопытствовал тот.

— Так ведь дело-то это стариковское…

— Интеллигенция! — так же шутливо буркнул Максимов. — Сердце кольнуло — и на пенсию!

Шутки шутками, а здоровье у Трояновского не улучшалось. Как-то раз он сидел в своем кабинете, в институте, и, закрыв двери на ключ, просматривал отчет ассистента о последних опытах. Внезапно все — и окно, и стол, и бумаги — поплыло у него перед глазами, и он, чувствуя, что теряет сознание, все-таки встал и шагнул к двери. Дойти до дверей и открыть их ему не удалось; он тяжело опустился на диван и очнулся только в санчасти института: первое, что он увидел, было встревоженное лицо врача.

— Лежите, лежите, — торопливо сказал врач, увидев, что Трояновский пришел в себя.

— Там… на столе… — прошептал Трояновский. — Надо убрать.

— Хорошо, хорошо, не волнуйтесь. Все в порядке.

Позже Трояновскому рассказали, что лаборанты несколько раз приходили, стучали в дверь и уходили, решив, что Трояновского в кабинете нет. Сколько времени он пролежал без сознания — сказать трудно. В семь часов к коменданту вошел инженер Савченко и сказал, что Трояновский заперся в кабинете и на стук не отвечает: не случилось ли чего-нибудь? Он заглянул в замочную скважину: с той стороны в дверях торчал ключ.

Двери пришлось ломать. Когда в кабинет вошло сразу человек десять, комендант прежде всего собрал на столе все бумаги, а затем («Хоть и неловко это, но надо!») вынул из кармана профессора ключи от сейфа.

Комендант — в прошлом сам чекист — зорко наблюдал за помещениями «трояновцев». На днях подполковник Пылаев буквально замучил его своими вопросами. Они обходили лаборатории ночью, и Пылаева интересовало все: и как выдаются ключи, и как опечатываются лаборатории на выходной день, и как часто охрана делает обход, и как охраняется сейф Сейф опечатывался каждый вечер в присутствии Трояновского; тут же профессор отдавал ключи коменданту. Надо сказать, что старика раздражала эта ежедневная процедура, он ворчал, брюзжал, но комендант, разводя руками, неизменно отвечал:

— Инструкция. Ничего не попишешь.

Пылаев попросил коменданта сообщать ему обо всем, что касается лабораторий Трояновского. Однако теперь, озабоченный болезнью профессора и починкой дверей, комендант не сообщил ему ничего: да и что было рассказывать? Ведь болезнь, если на то пошло, входит в компетенцию органов здравоохранения… И о том, что Трояновскому на работе стало плохо, Пылаев узнал только через два дня, да и то комендант, которому он позвонил, сказал об этом поначалу вскользь. Пылаев поблагодарил и повесил трубку.

Комендант был немало удивлен, когда полчаса спустя подполковник вошел к нему и, пожав руку, сердито сказал:

— Не очень-то четко вы выполняете мою просьбу.

— Простите, не понимаю…

— Как все это произошло? Вам пришлось ломать дверь, в кабинет вошли посторонние люди. Что вы предприняли?

Комендант густо покраснел («Не доверяет он мне, что ли?») и подробно рассказал о том, как он взял со стола бумаги, а затем вынул ключи из кармана Трояновского.

— Значит, ни до бумаг никто не дотрагивался, ни до ключей? — спросил Пылаев.

— Да, я ручаюсь за это.

— Хорошо. А как узнали, что с профессором плохо?

Комендант так же подробно рассказал, что к нему прибежал инженер с завода — Савченко, — бледный, запыхавшийся, и сообщил, что Трояновский не отзывается, а ключ торчит в дверях изнутри.

Комендант не заметил, что, услышав эту фамилию, Пылаев насторожился.

— Значит, Савченко заглянул в скважину, догадался, что дело неладно, и — к вам?

— Да.

— Как попал он в институт? У него постоянный пропуск?

— Нет. Разовый. Это можно проверить.

Комендант взял пачку разовых пропусков, выданных посетителям за последние дни, и быстро отыскал пропуск Савченко.

— Вот. Заказан самим профессором: в эти часы он обычно консультирует заводских инженеров…

Пылаев, рассматривая пропуск, перебил его:

— Когда, точно, к вам пришел Савченко — не помните?

— Очень хорошо помню, — живо ответил комендант. — Как раз по радио передавали точное время. Я еще взглянул на свои часы. А Савченко вошел минуты в три-четыре восьмого.