Страница 7 из 20
Опираясь на клюку, он стоял на тропинке.
– Желаю, батюшка, остаться… – сказал Дамиан, поклонившись. – Да не знаю, где Бог благоволит.
– А ты, брат, у нас оставайся… – сказал монах. – У нас тут три рода жизни.
– Как это? – удивился Дамиан.
– Три… – подтвердил монах. – Сначала у нас в монастыре трудятся, потом – в скиту, а после – в пустыни. Оставайся, брат… Я тебе свои четки отдам. Десять раз читай «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго», и один раз «Богородице Дево, радуйся…» – до конца.
И он протянул Дамиану четки.
Поклонившись, Дамиан взял их. На Валааме все старцы ходили с такими четками, и теперь и Дамиан оказывался как бы принятым в их число.
– Спасайся, брате! – сказал он, и стало так легко на душе, как никогда еще не бывало.
– Христос посреди нас! – ответил монах, осеняя себя крестным знамением.
– Есть и будет… – сказал Дамиан и тяжело вздохнул, отстраняясь от чудесного мечтания.
– Отче! – сказал он. – А с кем еще можно посоветоваться на пользу души?
– К отцу Евдокиму сходи, брате… Великий старец – отец Евдоким…
– Да станет ли говорить со мною он? Кто я такой есть – крестьянин неграмотный…
– Не бойся… – сказал монах. – Отец Евдоким сам знает, с кем говорить. Недаром его «духовной удицей» зовут…
Дамиан не мог знать, что старец Евдоким, в недавнем прошлом «внешний монах», обучался внутреннему деланию у белобережских старцев, встреченных им на пути из Соловков. И Евдоким ничего не знал о пришедшем к нему посетителе, но, подобно старцам на дороге, земным поклоном приветствовал Дамиана.
«От его смирения я так растерялся… – рассказывал годы спустя игумен Дамаскин. – Только и мог сказать: желаю спастись, научите!»
– Научим, брат, научим… – ответствовал Евдоким и слезы «сердечного умиления» оросили его лицо.
Поговорив «на пользу», уже прощаясь, он благословил Дамиана идти к игумену Иннокентию и проситься в монастырь.
Игумен Иннокентий принял Дамиана…
До Рождества Христова Дамиан тачал в монастыре сапоги, а под Новый год отправился домой. Для пострижения в монахи требовалось увольнение от – так называли тогда крестьянскую общину – мира.
Но Дамиан давно уже ушел из крестьянского мира, совершая паломничества по монастырям, и мир легко смирился с потерей калеки.
Как только вскрылись реки, на барках с хлебом, Дамиан отправился в Петербург. Отец благословил его на прощание иконою, а потом версты три шел по берегу, кланялся и кричал:
– Прощай, Дамианушка! Прощай!
Вот еще раз поклонился и скрылся за пригорком…
В записях рассказов игумена Дамаскина, напротив эпизода прощания с отцом, сделана приписка: «Всегда, как о. Дамаскин вспомнит про это, и заплачет».
Глава пятая
Вот так и совершилось расставание с миром… Грустно и слезно. Зато Валаам встретил будущего игумена звоном колоколов.
Получилось это так…
В Петербурге Дамиан ожидал на подворье оказии, чтобы добраться до монастыря. А тут приехал монастырский казначей Арсений за ризами, пожалованными монастырю императором Александром Первым.
Отец Арсений и захватил с собою Дамиана.
Царский дар, как и положено, встретили в монастыре благовестом. Под этот радостный перезвон колоколов и вошел в монастырь новый послушник.
Долги зимы на Валааме.
Уже апрель наступает, а все еще, скованное льдом, стоит озеро. Снег лежит и на скалах. Все бело. Из белизны
– темная паутина кустов, темные вертикали гранитных плоскостей, да еще лишь припущенные снегом ели и сосны. Без леса совсем тоскливо было бы на Валааме.
Но трудно, трудно растут тут деревья на каменистом грунте, в северных холодах. Сто лет надобно сосне, чтобы достичь нормальной высоты и почти всегда, как утверждает «Валаамское слово», «преодолев в своей молодости тягости северной жизни, заболевает дерево сердцем, и в старости, а не редко и в зрелом возрасте, сокрушает его сильная ладожская буря».
И не только деревья.
Иные «внешние монахи» тоже не выдерживали душевных, насылаемых врагом рода человеческого бурь… И падали они, подобно заболевшим сердцами деревьям, и великая печаль наступала в монастыре.
«Был пустынник Порфирий, – пишет в своем отчете о Валаамском монастыре святитель Игнатий Брянчанинов, – живший, как и прочие Валаамские пустынники, самочинно, занимался умною молитвою и пришел в высокое о себе мнение, якобы он свят. Однажды осенью, посетив скитских старцев, хотел возвратиться в свою пустыню и сказал старцам: пойду через озеро. Они не советовали ему пускаться по озеру, которое только лишь встало, но он ответил: «А как же древние святые отцы ходили по водам, ведь и я уже легок стал». Сколько ни уговаривали его старцы, он не хотел послушаться; спустился на озеро, сделал несколько шагов, лед под ним подломился, и он потонул, прежде нежели могли подать ему руку помощи. Другой старец, Серафим, хотел устроить себе келию непременно в скале, в таком месте, где озеро имеет до двадцати сажень глубины, упал в пропасть, и тело его едва могли отыскать для погребения».
Самочиние, указывает Игнатий Брянчанинов, губительно для монаха. Берясь по своему произволу за высокое делание, легко впасть в прелесть, или пьянство, или прочие слабости.
«Относительно прелести, были на Валааме разительные случаи: при игумене Иннокентии, некоторый самочинный подвижник, многими почитаемый за великого святого, видел различные явления якобы Ангелов и угодников Божиих. Однажды, после такого явления взошел он на колокольню, и егда братия выходила из трапезы, вдруг подвижник бросился с колокольни и ударившись о помост разбивается до смерти».
Не таков был Дамиан.
Путь внешнего, для чужих глаз делания, был не для него.
«Поселившись окончательно в обители, по увольнительному свидетельству, Дамиан с этого 1820 года положил твердое основание своей подвижнической жизни, – сказано в его составленной на Валааме биографии. – Быстро, внимательно и разумно проходя все возлагаемые на него послушания, восходил новоначальный брат от силы в силу».
Согласно «смиренной науке отцов», нельзя достичь подлинного смирения и повеселеть евангельской детской радостью без обретения совершенной невменяемости. Невменяемость, по учению преподобного Варсонофия Великого, значила: считать себя за ничто, считать себя землею и пеплом, ни с кем не сравнивать себя, и не говорить о своем добром деле: и я это сделал (ответ 269 и 610).
Как вспоминал потом сам Дамаскин, имена отца Феодора и отца Леонида постоянно были на устах его духовного наставника, и на основании этого можно предположить, что «смиренную науку отцов» старец преподал и новоначальному брату, чтобы он «восходил от силы к силе».
Столь же уверенно можно предположить, что Дамиан был предрасположен к усвоению «смиренной науки» и своим характером, и своим воспитанием…
И все же, даже учитывая это, смирение молодого послушника, «совершенная невменяемость», достигнутая уже в самые первые годы монастырской жизни, поразительна…
К великому сожалению для нас, восхождение новоначального брата от силы в силу совершалось прикровенно, и мы не можем найти никаких подробностей этого. Впрочем, понятно, что если бы все детали были зарегистрированы, вероятно, это уже и не было бы духовным восхождением.
В.И. Немирович-Данченко в книге «Мужицкое царство» приводит любопытное свидетельство монастырского старожила, дескать, из-за кособрюхости, Дамиану поручали из черных работ самые грязные.
В достоверности этого свидетельства сомневаться не приходится, но, перечитывая воспоминания самого Дамаскина, невозможно обнаружить ни единого намека на какое-либо притеснение или обиду…
Также безропотно, как нес послушания на хлебне и в конюшне, принял Дамиан послушание рабочего нарядчика.