Глаза колдуна

В воздухе пахнет гарью, но этот запах приносит ветром со стороны его прежнего дома. Дым с городской площади здесь, на западном берегу гавани, сменился дымом от пожара. Повернись он, взгляни на то, что осталось от их с Нессой дома, – и глаза не сумели бы распознать в чернеющем пятне с корявыми обугленными краями ни жилища, ни хлева.

Пожар уничтожил все. Ничего не осталось. У него больше нет дома.

– У меня больше нет дома, – повторяет Сер-лас вслух свои мысли, только чтобы вытеснить их из монотонно гудящей головы. Мэйв странно вздыхает.

– Серлас, я…

Он дергается, словно ее слова способны причинять физическую боль, хлестать и оставлять на теле раны. Серлас прижимает к себе Клементину, прячет ее голову от взгляда Мэйв.

– Я не хочу ничего знать, – коротко говорит он. Мэйв кивает.

Что сделано, то сделано. Не помогут на сей раз ни оправдания, ни высокопарные речи. И что теперь до мотивов Мэйв и ее желаний, даже если служили они высшей цели? Этой ночью умер человек – и мир не остановился, не разверзлась под ногами горожан Трали темная пропасть и не поглотила всех вместе с круглой, как монета, площадью, звенящими колоколами церкви и костром, жаром которого опаляло сами небеса. Ничего этого не случилось, и Серлас не умер.

В мире не стало Нессы, а Серлас до сих пор жив.

Теперь для него ничего не значат слова Мэйв, и он даже не испытывает к ней ненависти. Он не чувствует ничего.

– У меня есть плащ и сапоги, – говорит Мэйв. Серлас не отвечает.

Он стоит к ней спиной и смотрит на океан, Клементина сопит ему в ухо, сжимая пухлой рукой шнурок с кольцом – простой серебряный ободок, две руки, сжимающие сердце с короной. Когда она подрастет, Серлас сможет отдать ей наследство матери. Единственное, что осталось.

– Серлас, – тихо зовет Мэйв. Почему она еще здесь, почему не сбежала? Серлас устало прикрывает глаза – веки наливаются сталью, голова гудит. Его бросает в жар, а душный тяжелый воздух давит на плечи сильнее прежнего.

– Пойдем со мной, Серлас, – говорит Мэйв. – Я дам тебе одежду, я успела спасти кое-что из твоих вещей.

Он облизывает сухие губы – те потрескались и покрылись копотью и золой от костра. Пепел и пыль. Вот каково на вкус горе.

– Я не хочу тебя видеть, Мэйв, – отвечает он. Клементина дергает его за ворот рубахи и поворачивает голову к девушке. – Уходи.

– Серлас…

– Спасибо, что спасла Клементину, – тихо, резко договаривает он. – Она еще ребенок, невинное дитя. Когда-нибудь ты поймешь это.

– Серлас, – вздыхает Мэйв. Он медленно поворачивается к ней, чтобы наткнуться взглядом на ее бледное лицо и заплаканные глаза. Девушка сердито стирает со щеки мокрую дорожку слез и вскидывает подбородок. – Что ты будешь теперь делать? Куда ты пойдешь с маленькой девочкой на руках?

Серлас равнодушно смотрит на нее и вздыхает.

– Я не знаю, – просто отвечает он. Это правда, Серлас не знает, что делать теперь. Он слишком устал, чтобы думать об этом.

– Пойдем со мной, – робко просит Мэйв. – Ты должен переждать бурю.

«Нет, – думает Серлас. – Буря уже закончилась».

За напряженным рокотом следует второй удар грома, а потом с неба льется, внезапно и резко, обильный дождь. Слезы на лице Мэйв сливаются с его каплями. На губах Серласа черными разводами остается пепел.

– Серлас, тебе надо унести девочку отсюда, – говорит Мэйв. – Она замерзнет и заболеет.

Но тот не двигается с места. Он ждет, когда намокнет от дождя рубашка и штаны, когда ложбинка с сухой травой, в которой он стоит, зальется водой, и ноги его станут холодными и, может, отмерзнут и отвалятся насовсем. Ждет, когда поднимутся в океане волны, ударят со всей своей огромной силы о скалы, накроют песчаный берег, окатят стоящих здесь людей с головы до ног солью.

Хорошо бы их унесло в самое сердце океана и укрыло под его холодными водами. Серлас так устал, что готов проспать на океанском дне до конца света.

– Серлас, пойдем же! – перекрикивая нарастающий ветер и шум прибоя, зовет Мэйв. – Ты же не хочешь, чтобы твоя дочь умерла потом от простуды?

Разве? Знала бы ты, глупая Мэйв, чья это дочь…

Серлас хочет и дальше стоять здесь, подставляясь буре, несущей свою сокрушительную силу на берег, но крик Мэйв вдруг сливается с другим, что звучит у него изнутри.

Ты дал слово, Серлас.

Горло сводит судорогой, по позвоночнику вместе с дождевой водой льется вниз от самого затылка холод, не знакомый Серласу прежде. Равнодушие в нем сменяется внезапным испугом; Клементина начинает плакать и стонать, и ее звонкие возгласы прорываются сквозь свист ветра.

Серлас не хочет, чтобы она заболела, но ему некуда идти.

– Пойдем, там уцелела крыша. – Мэйв тянет его за локоть к обгоревшему дому, от которого ничего почти не осталось. Серлас идет вслед за девушкой, но смотрит себе под ноги и старается только не запинаться. Клементина хнычет от холода. «Ей бы поесть», – проносится в его голове. Такие мысли обыкновенно посещали голову Нессы, а не его.

Что ж, теперь Серласу беспокоиться за маленького ребенка и думать за двоих.

Дождь заливает все вокруг сплошной пеленой, будто теперь боги решили утопить Ирландию, подняв воды океана и сместив берега. Но даже за мутной стеной шумной воды Серлас видит разверстую темную пасть на месте своего дома.

Вместе с Мэйв они умещаются под обвалившейся косой крышей хлева. От его черных обугленных стен пахнет гарью, под ногами неприятно чавкает каша из золы, земли и углей – это вместо брошенного на пол сена. На непокрытые головы капает грязная вода.

То, что осталось от дома Серласа, нельзя назвать даже пепелищем. Теперь здесь… кладбище? Могила его надежд, начало его горя?

Он глядит на черные доски стен и покрытые копотью ставни окон. Еще вчера, распахнув их настежь, они с Нессой могли смотреть на океанский берег, чтобы ленивый ветер трепал легкие занавески с непритязательным цветочным узором на кайме.

Вчера было в прошлой жизни Серласа, а сегодня тот человек умер. Вот он, загробный мир: дом его сожжен, на месте спален, кухни и комнаты с камином теперь зияющая черная пропасть, а оставшиеся стены щерятся уродливыми зубьями досок и наводят лишь страх.

– Конноли решили, что спалят дом в отместку за свой хлев, – тихо произносит Мэйв. От ее голоса становится плохо, и Серлас торопливо отворачивается, чтобы не видеть следов пожарища. Только те повсюду, куда ни глянь: угол хлева, в котором они укрываются, тоже черен и печален. Что сталось с козой и Матильдой? Эта мысль поднимает в душе Серласа что-то прежнее, и он оглядывается, чтобы убедиться: обгоревших останков скотины нигде не видно.

Клементина снова хнычет. Серлас перехватывает девочку другой рукой и привычно укачивает: если она забудет про дождь и холод, то сможет уснуть у него на руках на каких-нибудь полчаса.

– Тебе лучше уйти, – повторяет Серлас свои слова. Мэйв поджимает губы.

– Серлас, послушай, я могу помочь, я…

– Ты. Ничем. Не поможешь.

Похороненные вместе с мыслями о Нессе чувства вдруг костром вспыхивают в нем. Серлас вскидывает голову и смотрит Мэйв прямо в лицо, чтобы она видела и понимала: от нее Серлас не примет никакой помощи сверх той, что она уже оказала.

– Ты спасла Клеменс, – чеканя каждое слово, говорит Серлас. – И за это я тебе благодарен. Но не более.

Мэйв снова всхлипывает. Господь, как Серлас устал от этих никчемных, ненужных никому слез.

– Уходи, Мэйв, дочь Ибхи. С тобой на этом мы распрощаемся.

Мэйв шагает из-под крыши, босыми ногами переступая по черной земле и пеплу. Она выглядит больной из-за своей бледной кожи и худобы, несчастной от вытягивающего все ее силы горя, виноватой – да, виноватой, это Серлас может видеть ясно. Правильно, Мэйв. На твоих руках – смерть невинной женщины, ты виновата.

Словно читая его мысли, Мэйв вдруг говорит:

– Я сделала то, что должна была. От ведьм нет добра. Она сгубила бы тебя, Серлас.

Он прижимает к себе Клементину и закрывает глаза. В такой темноте можно забыться, оказавшись наедине с собой, а в шуме дождя – утопить все мысли и чувства. Заморозить их в пробирающемся под кожу холоде.