Страница 2 из 18
– А что про него говорить-то? Умер себе в 25-м, и молодец. Не умер бы, тогда вот поговорили бы! А про свою ориентацию он сам намекал всячески. Вы на фамилию хотя бы посмотрите! Взял бы нормальный советский человек фамилию Блакитный? А? Еще бы вместо Эллана каким-нибудь Жовтей назвался бы, тогда бы точно все ясно было. Василь Жовтя-Блакитный! И Хвылевой у него когда-то в друзьях ходил. Я все помню. Из этих он! Из националистов!
– Ох, батюшки! – брезгливо вытирая рот салфеткой, вздохнула гражданка. – Мы не знали. И стихи его читали, и в библиотеку его имени ходили. Теперь не отмоешься…
– Ничего подобного! – снова вмешался юноша в очках. – Хвылевой с Блакитным враждовали. И нечего нам тут, гражданин Павел Юрьевич, общественность дезинформировать.
Голос его звучал так строго и уверенно, что все присутствующие вдруг притихли.
– А я что? Я ничего, – пошел на попятную Павел Юрьевич и постарался сменить тему. – Кстати, после просмотра фильмы приглашаю всех желающих в мое купе, – он чуть отвел полу пиджака, демонстрируя призывно блеснувший бок стеклянной бутылки. – Тут вроде как не положено, но в хорошей компании мы ведь из любого вагона ресторан сделать можем.
– А из любого ресторана – вагон, – вдруг перебила молчавшая доселе особа с другого края столика. Нервно подскочив, она вытянулась стрелой, отмахнулась от подбирающегося к ней табачного дыма, резко тряхнула рыжими кудрями и направилась к тамбуру. – Извините, голова разболелась. От жары, наверное. И от всех этих ваших разговоров, разумеется. Пойду прилягу. К митингу, конечно, вернусь. На то он и торжественный, что от него не отвертишься…
– Что это за мегера? – наперебой зашептали ей вслед внезапно сплотившиеся пассажиры вагона-ресторана. – Истеричка какая-то. По сценарию банкет и фильма, а она что себе позволяет?
– Ой, не обращайте внимания, – посоветовал кто-то. – Я ее знаю. Она давно уже такая, слегка чокнутая.
– Все, значит, сидят-смотрят, как положено, а она вот так вот плюнула и ушла, – возмущение не угасало. – Индивидуалистка! Точно что чокнутая! Предательница!
– Минуточку внимания! – прервал всеобщее недовольство официант. – Наш вагон-ресторан, как и обещано, сегодня стал еще и вагоном-кинозалом. Прошу любить и жаловать, вот наш товарищ техник.
Как только техник включил аппарат и попросил всех опустить затемняющие тенты на окна, к тамбуру подкрался еще один не желающий смотреть киноленту человек. Он осторожно выскользнул за дверь и последовал за рыжей гражданкой. В голове его еще крутилось спасительное: «Разубежу-сагитирую-просто поговорю», а рука в кармане уже поглаживала рукоятку револьвера. Сам себе в том не признаваясь, человек предчувствовал, что убедить никого не удастся, что простить предательство он не сможет, и что совсем скоро жизнь его кардинально поменяется и из обычного, в сущности, романтика, он превратится в жестокого убийцу.
Взмокший от жары и волнения помощник уполномоченного отделом УГРО и курсант Харьковской школы милиции Николай Горленко, вытянувшись по струнке, нелепо водил глазами по сторонам, стараясь не упустить ни малейшей детали происходящего на перроне. Впрочем, следить особо было не за чем. Провожающие прибывали организованно, оркестранты стояли на местах, вызванные для обеспечения почетного караула красноармейцы и пионеры дисциплинированно ожидали в тени здания вокзала, положенная пустая линия между поездом и толпой выдерживалась. Большинство коллег Николая работали сегодня в штатском, сливаясь с народом на привокзальной площади или раньше, и контролируя толпу изнутри. А Коле вот не повезло.
– От нас тоже кто-то должен быть на виду, – сказал вчера Игнат Павлович. – Рост у тебя, Горленко, видный, лицо честное. Пойдешь на вокзал выделяться стáтью. Только чуб подбери, чтобы кучери из-под каски не торчали. Уголовный розыск – дело прямое и ясное, никаких этих ваших завихрений не допускается.
Коля, ясное дело, послушался. Целый час перед выходом волосы приглаживал – не выходило. Была бы дома Света, она, конечно, что-то придумала бы, но жена уже неделю представляла Харьков на конференции библиотекарей и прибыть из Москвы должна была на полдня позже, чем Коле положено было выходить на работу. Да, да, именно жена.
Свадьбу сыграли уже два года как, а Николай, словно зеленый молодожен, до сих пор, мысленно называя Свету женой, улыбался и краснел от удовольствия. Семья получилась самая что ни на есть счастливая.
Но речь не о том, а о кучерях. В конце концов Коля не выдержал, психанул, рубанул чуб ножом под корень, убедился, что из-под каски ничего не торчит, и помчался заступать на службу. А как еще? Начальство пустыми просьбами не разбрасывается.
Причем, ладно бы какое другое начальство, а то ведь лично Игнат Павлович. Если бы не он, Коля в свои двадцать четыре года был бы совсем другим человеком. Четыре года назад, будучи отчисленным с рабфака и уволенным с завода, Коля имел довольно смутные представления о том, чем будет заниматься в жизни. Так уж сложилось, что тогда – то ли от безысходности, то ли по счастливой случайности – прямо на глазах у видного ОГПушника Ткаченко Игната Павловича Коля лихо раскрыл довольно запутанное убийство. С тех пор все и началось. Толковые кадры на дороге не валяются, потому Игнат Павлович в обход всех формальностей привлек Колю к совместной работе и отправил учиться. А чуть позже, когда Угрозыск включили в состав ОГПУ и Ткаченко туда перевелся, он уже вполне официально взял Николая в команду своих помощников. И всегда оберегал, как нужного и перспективного сотрудника. Например, с жильем помог. Или – но про это вслух никогда не говорилось – изловчился ни разу не отдать своих парней на рейды по деревням. Это теперь в сводках внутреннего пользования сообщали, что рейды те были античеловечные, организованные просочившимися в самые верха республики негодяями, чтобы у крестьян зерно отбирать, голод провоцировать и на бунты народ толкать. А год назад никто про такое не знал. Один вот только Игнат Павлович, нутром чуя нечистое, придумывал своим ребятам взамен поездок по области срочные командировки куда подальше или новые курсы переквалификации.
В общем, слово Ткаченко для Коли было законом незыблемым, таким, ради которого и чуба не жалко. Конечно, было немного обидно, что ребята там настоящую работу делают, а Коля тут как дурак в каске стоит, красоту казенного обмундирования демонстрируя. Ясно же, что если плохое и случится, то там, за вокзалом. Толпа из пятнадцати тысяч рабочих, выстроенных вдоль пути правительственных машин к вокзалу, это вам не шутки! А вокруг Коли, увы, никаких неожиданностей не предвидится. Из трехсот провожающих, обязанных явиться прямо на перрон, две трети были переодетыми сотрудниками органов, а остальные прошли такой тщательный отбор, что никаких шальных мыслей от них ожидать не приходилось. Впрочем…
– И чтоб я больше вас здесь не видела! Придумали тоже! Я говорю не положено, значит, не положено! – громко закричала проводница в самом конце поезда. Но сразу спохватилась, пронизываемая, словно выстрелами, гневными взглядами 200 пар глаз. Представители правительства должны были прибыть на вокзал через 10 минут.
Николай спешным шагом направился к нарушительнице. Возле ее вагона уже стояли два рослых парня в милицейской форме (похоже, всех дежурных сегодня отбирали по росту). В тамбуре, в глубину которого проводница изрыгала теперь сдавленные ругательства, на полу, перегораживая проход, возлежал огромный неказистый баул.
– Что происходит? – хором спросили работники правоохранительных органов.
– Пассажирка сопровождения чудит! – снова распаляясь, заголосила проводница. – Все купе своими сумками заставила, так мало того – перегородила вагон вот этим страшным мешком нетранспортабельным! Я говорю, такого габарита багаж не положен, брать в купе вам сказано предметы первой необходимости, а остальное все вы багажными вагонами перевозить должны, а она в слезы. Там, говорит, и есть все только необходимое. Любимые книги там, говорит! Кни-ги! Нет, ну вы представляете? Хорошо хоть, кавалер у этой крали попался сознательный.