Страница 17 из 18
– Вообще-то, ничего не могу, – резко ответила поэтесса. – Но расскажу. Потому что обещание неразглашения чрезвычайные ситуации не учитывало. Верно же? Итак, – она величественно откинула голову назад, и капюшон слетел окончательно, обнажая спутанные волны седых волос. – Милена Иссен была знакомой Эфрона. Сергей Эфрон – милейший человек, семье которого я иногда помогала в знак уважения к поэтам и несчастным. В последнее время он занимался какими-то запутанными делами, связанными, кажется, с Союзом возвращения на родину или чем-то в этом роде. Меня он агитировать не смел, но многие, попав под его безграничное обаяние, готовы были все бросить и возвращаться в СССР. Милочка была как раз из таких. Она хотела на родину, хотела к сестре, хотела в общество, которое казалось ей идеальным… Эфрон сперва бедняжку обнадежил, но потом оказалось, что Союзу возвращения ее кандидатура не подходит. Революционной романтики – хоть отбавляй, но к лишениям особо не готова. И не владеет ораторским искусством. И так стеснительна, что журналистам не предъявишь. По правилам, Сергей должен был прекратить с Милочкой всякое общение, но он ведь прежде хороший человек, а потом уже агитационный деятель. И он решил помочь весьма экстравагантно. Через меня. Попросил меня взять Милену с собой в СССР в качестве компаньонки. Пусть переехать насовсем нельзя, но можно хоть одним глазком взглянуть на мир, который так тебя волнует.
– Постойте! – резко перебила Эльза. – Сергей Эфрон и его жена – мои добрые знакомые. Я преклоняюсь перед талантом Марины, я помогала им обжиться, бывала у них дома. Это все какая-то фантастика. Отчего Серж не обратился напрямую ко мне?
– Наверно, потому, что вы говорите всем все как есть, ничего не скрывая, а тут нужна деликатность, – пожала плечами мадам Бувье и тут же опять принялась извиняться: – Простите! Я на русском часто делаюсь неловкой в выражениях. Сама того не желая, говорю обидные вещи… По факту верные, но лучше б промолчать…
– Вы даже извиняясь нахамили! – нервно рассмеялась Триоли. – Да ладно. Лучше продолжайте свой рассказ.
– Мне, если честно, и прибавить нечего, – мадам Бувье опять попыталась пойти на попятную, но справилась с собой и заговорила. – В пути Милена, как вы уже знаете, разболелась. Мы много говорили, но все больше о душе и о призвании человека. Она оказалась убежденной марксисткой. Что, собственно, не важно… Знаете, за время путешествия я успела привязаться к своей мимолетной компаньонке. Я ее почти не знаю, но могу с уверенностью сказать, что она была хорошим человеком. Любому, кто на нее глянет, становилась очевидна ее любовь ко всему окружающему миру и ее увлеченность им… Да что я говорю, смотрите сами! – Бувье взяла из рук Триоле газету и, перевернув, показала недавний снимок с крупной подписью «Наши иностранные гости против антисоветской кампании во французской печати». Стало ясно, почему мадам Триоле хранила эту газетную вырезку. Впрочем, облик Милены это ничуть не прояснило.
– Это Милена? – Коля наугад показал на самую высокую в сфотографированной группе девушку.
– Да что вы! Это я! – немного даже кокетливо вскинула брови вверх мадам Бувье.
– Вообще-то это Арагоша, – фыркнула Триоле. – Погодите, сейчас принесу обычный фотоснимок. Нам напечатали перед отъездом из Москвы. На нем все видно много лучше, чем в газете.
На фото компания иностранных гостей выглядела легко и беззаботно. Луи Арагон в элегантной шляпе улыбался своей фирменной – сразу видно, что иностранец, – улыбкой и что-то говорил репортеру. Рядом, явно внося какие-то поправки в диалог, строго вытянув вверх указательный палец, стояла Эльза. Вездесущий Гавриловский, чуть прикрыв ладонью губы, оживленно шептал что-то блаженно витающему в облаках Полю. Мадам Бувье в такой же, как у Арагона, шляпе величественной скалой возвышалась позади всех, а рядом виднелась милая кудрявая головка, очевидно, это была Милена. Крупные зубы, хорошая открытая улыбка без кокетства. За силуэтами более важных персон Милену почти не было видно, но все равно она притягивала внимание и производила впечатления счастливого, рассчитывающего жить еще лет сто человека.
– Ох… – Мадам Бувье с тяжелым вздохом отвернулась. – Я переживала за будущее этой девочки, упуская настоящее. Теперь выходит, будущего-то у нее и не было. Я сокрушалась, мол, как же ты, глупышка, останешься тут жить, она смеялась, мол, разберется и даст знак, если что-то сложится не так. Доразбиралась… Бедное дитя… – Мадам Бувье вздохнула и промокнула краем капюшона слезящиеся глаза. – В последний раз я видела ее вчера днем. Она предупредила, что опять уйдет по своим делам, и мы сговорились делать вид, что она слегла от болезни и не выходит из комнаты. Поэтому я сама открывала дверь, сама приносила чай, даже посудой у умывальника утром погремела, чтобы всем в доме казалось, что Милочка на месте…
– Погодите-погодите, – перебил Коля, – вы сказали «опять». Она уходила и раньше?
– Да. В Харькове за те три дня, что мы тут проживаем, она, ну… будем откровенны… ни разу не ночевала дома… В первый день она ужасно волновалась. Проговорилась, что у нее свидание в 23:30, просила не беспокоиться. Потом уже эти ночные уходы воспринимались как сами собой разумеющиеся… Приходила она, наверное, под утро, точно я не знаю, я спала… А днем под предлогом похода за продуктами периодически шла в какие-то другие места. Кажется, она выросла в этом городе. Вероятно, ей было куда тут зайти и с кем встретиться. Точно знаю, что один раз она ходила в клуб имени Третьего Интернационала. Смешное название, поэтому запомнилось.
Коля бросил вопросительный взгляд на Морского, и тот быстро вполголоса пояснил:
– Бывшая синагога на Пушкинской. Была закрыта в 23-м году по просьбам трудящихся и отдана под «Еврейский клуб им. Третьего Интернационала». Но там, конечно, остались и прежние кадры. Видимо, они Милену и интересовали.
– Зачем прогрессивной социалистке ходить в синагогу? – удивилась Эльза. – Я уверена, что Милочка была атеисткой.
– Она хотела кого-то разыскать, наводила справки, – ответила мадам Бувье. – Я думала, что девочка разыскивает родителей, но потом она обмолвилась, что родители умерли, когда ей было 18. «Сто жизней и сто лет назад», – говорила она, но на самом деле не так уж и давно, 12 лет назад, – мадам Бувье вдруг совсем раскисла. – Милена так мне доверяла. Так много рассказывала… А я, выходит, не уберегла…
Поэтка снова принялась промакивать глаза, Эльза тоже не удержалась от слез, а Коля тем временем растерянно бормотал, обращаясь к Свете и Морскому:
– У нас иностранцы, особенно из таких важных делегаций, просто так по городу не шатаются. Одна как дети в школу, что за ерунда! – фыркнул он. – Передвижения Милены должны были фиксироваться. Официальный запрос мне Игнат Павлович отправить не даст, но просто по дружбе ребята из слежки, возможно, что-то расскажут. Мне срочно надо в управление!
– Последний вопрос, – Света верно расценила Колины намерения и собралась закончить разговор. – Если Милены не было со вчерашнего дня, почему вы не начали поиски?
– Не знаю… – Мадам решительно сняла накидку с капюшоном и отшвырнула ее в дальний угол шкафа. – Весь этот мнимый и красивый траур теперь, когда у нас действительно беда, излишне пафосен и глуп.
– И все же? – Коле не понравилось, что мадам-поэтка явно переводит тему.
– Почему не устроила поиски? Решила, что взрослая порядочная женщина имеет право ночевать где хочет и сколько хочет. Я была уверена, что Милена вот-вот вернется. Нам завтра уезжать, я и подумать не могла, что она может не вернуться…
В этот момент входная дверь с грохотом распахнулась. На пороге стоял Поль.
– Господа, отчего вы застряли? Дамы, спускайтесь, все ждут вас и экскурсию! Они ленятся по лестнице бегать, а меня, как самого спортивного, послали вас звать. Вот, зову! Отчего вы вечно так убийственно долго собираетесь?
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».