Страница 4 из 6
– Всё так, дорогая.
– Ой, не ври. Не гневи меня. Я знаю тебя как облупленного!
– Оксана, – с трудом, Евгений Петрович подбирал слова, – у тебя когда-нибудь случалось такое помутнение сознания, когда мерещилось разное?
– Не припомню. Вроде нет.
– А у меня на квартире случилось. Со мной разговаривал человек, которого не должно было быть. И я, как врач, не нахожу какого-либо логического объяснения, кроме как короткого помутнения рассудка.
– Что за человек? – глаза Оксаны сузились, вопросительно впившись в глаза супруга – признак предельной обеспокоенности женщины.
– Бывший хозяин, который давно мёртв, – нервно и шумно сглотнув, ответил ей Евгений и полностью рассказал всё то, что произошло на новой квартире.
– Послушай меня, дорогой мой, – вдумчиво выслушав эмоциональный рассказ, спокойно ответила жена, – если ты считаешь, что это помутнение рассудка – будь, по-твоему, пусть даже учитывая и то, что Цырен Амгаланович тоже видел его. Но ты не мог предположить, что это какой-то бомж просто воспользовался твоей доверчивостью и проник в квартиру?
– Нет! Я помню прошлого хозяина! Я встречался с ним перед покупкой…
– А ты вспомни, как выглядел хозяин и сопоставь его с внешностью недавнего визитёра. Ну, попробуй.
Евгений Петрович глубоко погрузился в себя, пытаясь вспомнить мельчайшие подробности одного человека. Или двух разных людей? Получалось весьма трудно – Орлов редко запоминал внешность человека, если не собирался с ним общаться впоследствии. Мужчина под аркой говорил громко и бодро, всё время оставаясь в тени. Неведомый же визитёр мог быть просто соседом… или мошенником, который знал о наличии ценного раритета в одной из комнат. Находя всё больше нестыковок, каждой зацепкой Евгений Петрович успокаивал себя.
Спасительные, логические цепочки, выстроились в целую сеть домыслов и рассуждений, спасая Евгения Петровича из липкого болота страха, источником которого были опасения за сохранность собственного рассудка.
Счастливо высказав большинство догадок вслух, Орлов с удовольствием нашёл отклик на большинство из них, в доводах и мыслях своей супруги. В конечном итоге, допив третью кружку чая, он настолько успокоился, что позволил себе развеселиться:
– Да чёрт с ним, с этим распятием! – широко улыбался усталый врач, – забрал и забрал. Это намного лучше, чем оказаться безумным. Как говорил Александр Сергеевич Пушкин: «Не дай мне Бог сойти с ума, уж лучше посох и сума». И я полностью согласен с этим светилом русской литературы!
– Вот и хорошо, – Оксана Богдановна властно подняла руку, прерывая рассуждения мужа, которые итак растянулись почти на час, – но и я и ты очень устали. Поэтому умывайся, гони мальчишек в постель и пошли в кровать – завтра трудный, рабочий день.
– Да, – согласно закивал головой Орлов, – мне ещё завтра нужно клиринговую компанию найти и начать поиск ремонтников.
– Тем более! И… – Оксана Богдановна встала со стула, – я очень рада, что наши планы по приобретению квартиры не изменились. Мне надоело заниматься сексом как школьники, боясь, что обнаружат ребята.
– Оксана, тише! Дети услышат.
– Они в наушниках, дорогой. Ты знаешь это…
Спал Евгений Петрович беспокойно. Его лоб пылал жаром, а кожу ломило так, словно тысячи маленьких иголок терзали плоть одновременно – признак тяжёлой простуды, которую он приобрёл на осенних сквозняках, руководя расстановкой мебели в новой квартире. От этого и сон вышел жутким, непонятным, противоречивым.
Орлову снился Максим Александрович, который стоял на коленях посреди спальни, повернувшись лицом в сторону соседской стены. По всей видимости, его подсознание пыталось обрисовать комнату так, будто на дворе сейчас были девяностые годы. На бордовом, свежевыкрашенном полу лежал красный, тёплый ковёр, а спальня была заставлена дешёвой, деревянной мебелью, по тёмно-коричневому цвету которой, Евгений Петрович, наблюдавший за мужчиной со стороны двери, определил что вся обстановка в этом помещении прямиком из Советского Союза.
Кроватей было две – металлические, выкрашенные в белый цвет, они были застелены несколькими матрацами и на одной из них, к собственному ужасу, Евгений Петрович заметил мумифицированный, коричневый труп старой женщины. Незнакомка была одета в зелёное, выцветшее платье, длинною до голых, высушенных лодыжек, а на голове покойницы красовался знаменитый, Оренбургский платок.
– Отче наш, иже си на небесех, – раскачиваясь вперёд-назад, слегка нараспев говорил Михаил, – да светится имя твоё, да пребудет воля твоя…
Дальше, слов молитвы, по всей видимости, Михаил не знал, и потому, первые строчки, складывались в бесконечный цикл монотонных повторений.
За окном стремительно темнело. Так стремительно, как это может происходить только во сне. Ясный, весенний, майский день, быстро серел, превращаясь вместе с вечерними сумерками, в унылый, осенний пейзаж.
Неожиданно, зашумели трубы и чугунный радиатор системы отопления. Вода, громко зажурчала по внутренним полостям, складываясь в бесконечно повторяемые слова: «Он ждёт. Он идёт. Он ждёт. Он идёт».
Из белой, сквозной розетки старого образца, через отверстие для электрической вилки в которых можно было увидеть свет соседей, если бы он был. Но вместо свечения, со скрежетом протискиваясь сквозь узкий лаз, склизкими, отвратительными пучками, в спальню, где молился Михаил, лезли жирные двухвостки, с мягкими шлепками падая на чистый пол. С их появлением запахло так, что и у бестелесного Евгения подвело живот тяжёлым, рвотным позывом, который он еле сдержал, зажав рот ладонями.
На появление насекомых среагировал и Максим Александрович. Он резко побледнел и натужно закашлялся, спиной, при помощи рук, пятясь к противоположной стене, отчего немного напоминал странного, худого рака. С приходом насекомых, холод ворвался в помещение через распахнувшуюся форточку, быстро покрывая инеем пол и общую стену с соседней квартирой. От резкого перепада температур затрещали доски и деревянный подоконник, а окно, стали стремительно затягивать белые узоры невероятной красоты, чего ныне уже не встретить на современных стеклопакетах.
Было ли страшно в этот момент Орлову? Нет. Скорее интересно. Он часто осознавал себя во сне и воспринимал ночные грёзы не иначе как производное от деятельности слабоизученного подсознания. Поэтому, искренне считал, что совершенно не стоит бояться того, что происходит внутри себя самого. Перелетев в дальний, противоположный угол ближе к окну, Евгений Петрович стал с неподдельным вниманием, как за добротным кино, наблюдать за происходящими метаморфозами в помещении.
Трубы рядом с ним зашумели сильнее, срываясь на громогласный хохот невидимых вод.
Максим Александрович, в позе эмбриона, свернулся калачиком на полу и изо рта его, маленькими облачками, выходил пар. Заскрипели пружины, заставив Евгения Петровича обернуться и перевести взгляд на ближайшую кровать.
Маленькая, мёртвая женщина, медленно села на матрасе, со скрипом сухожилий, повернув голову сначала в сторону Орлова, а затем в сторону мужа. Мертвячка попыталась открыть зажмуренные глаза, которые давно ссохлись, превратившись в пустые, рыбьи зрачки, которыми грустно взирают на покупателей щуки и окуни через стекло прилавков:
– Ты не рад мне дорогой? – сипло, невнятно, хрипло, пробурчало отвратительное существо, – не ты ли звал меня ночами, когда я ушла? Вот я. Перед тобой. Ты не рад мне дорогой?
Встать у покойницы не получалось – ноги совсем разрушились, но руки, длинные и худые, цепкими пальцами ухватились за края кровати, стаскивая труп на пол.
Жена Михаила Александровича не стала терзать его. Вместо этого, оставляя вырванные ногти в досках пола и ковре, она проползла до двери. Удаляться прочь она не спешила. Вместо этого мёртвая женщина медленно обернула голову в платке на пороге назад, на 180 градусов, отчего хрупкая шея буквально скрутилась в жгут, после чего позвала супруга за собой: