Страница 68 из 76
В Сочи не писалось. С завистью смотрел на роскошные особняки, вокруг которых стояли тенистые ивы. Причина зависти — не чужой достаток: там бы писалось. Элемент уединения.
24 августа 1998 года в 5 утра умерла мать отца, моя бабушка. Через 20 дней после него, на 92-м году жизни.
Она всю жизнь боялась смерти, и хотя была крещеной, не верила, что за этим порогом что-то есть. «Темнота и черви», — говорила она, потому что слова «небытие» не знала.
Умирала она тяжело, кричала, чтобы открыли все окна и двери. И бедная моя мама открыла даже чердак в подъезде и, обессиленная, сказала ей: «Ну вот, Ксения Павловна, путь для твоей души есть». А та между тем кричала, чтобы ее положили на пол(?). И пока мать открывала окна и двери, она сама сползла на пол. И только после слов мамы стала затихать…
Жуткая смерть, и есть в ней что-то мистическое…
А на маму мою легли хлопоты об еще одних похоронах. Слава Богу, в Тюмени у меня есть друзья, и по первому зову приехал Саша Пивоваров…
До этого я делился со своими близкими друзьями в основном радостью и успехами.
Думая о Сане, я еще больше утверждаюсь в мысли, что талантливые люди благородны и преданны. Дай Бог, чтобы я, в свою очередь, помогал ему только в радости!
Смерть, как и жизнь, — явление повседневное и повсеместное.
Это как день и ночь.
А на нашем небе опять шторм. Оно пенится грязновато-серыми облаками. Становится ниже.
Черномырдин — Кириенко — Черномырдин — рокировка премьер-министрами. Посмотрим, меняется ли сумма от перестановки мест слагаемых. И хотя слово это вряд ли уместно при моем отношении к нынешним властям, Черномырдин мне импонирует больше.
Доллар с благословения экспертов МВФ снова попер вверх, а рубль невыплаченными тоннами полетел вниз. Основание для этого: установка МВФ.
Мне по фиг: у меня ни того, ни другого нет!
— Смерть — страшная штука.
— Не страшная, а печальная…
— Но жизнь-то прекрасна?
— И трудна…
Ночью мне приснилось, что все книги, которые могут наполнить дух человечества, чему-то научить его, уже написаны! Проснулся с жуткой пустотой и тоской в душе.
А может, правда? И теперь следует писать только вагонное чтиво — сально-детективные романчики. Для детей — комиксы?
Но многие содрогнулись, прочитав рассказ Валентина Распутина «В ту же землю».
Говорят, писатели — исписались. А что тогда сказать о читателях?
Повышенный спрос на литературу для дальнейшего размягчения ума вовсе не определяет состояние самой литературы. А всего лишь состояние издательского дела и читательского декаданса.
1 сентября 1998 года наши учителя вышли на работу, так и не получив заработной платы и отпускных. Линейка была торжественной и даже проникновенной. Но усталость и безнадега в лицах людей…
На всероссийском еврейском конгрессе подняли вопрос о принятии закона об антисемитизме. Черномырдин был там от русских. Поратовал за обновленный интернационализм. Там были все, о ком читаем во всех обновленных газетах, все, кого видим на экране, все, кто определяет уровень нынешней культуры и финансовой политики.
Закон об антисемитизме? А не вам ли придется отвечать за геноцид русского народа?
Когда мы оплакиваем наших близких, мы плачем о себе? Когда мы оплакиваем наших близких, мы плачем о себе…
Москва уже давно сошла с ума. Что еще она выдаст на окраины, содрогаясь от собственного маразма и своей жадности?
Сентябрь обозлился снегом.
Стылая слякоть прибавляет этакой безнадеги.
Повсюду усталые люди.
Снаружи — холод, но внутри они раскалены до предела.
Экономический кризис, инсценированный правительством, переходит в нервный.
Они ждут, что мы возьмемся за вилы, устроим еще одну «пугачевщину», тогда у них будет повод «защитить демократию». Ввести свою диктатуру.
Кто-то сказал: выпал снег, лучше бы выпали деньги.
Природа реагирует на вибрации наших душ. Это не требует доказательства. Доказательства на крышах домов не тают.
Придумаешь себе свой мир — и жить легче.
И умереть?
В 1999 году обещают конец света. В 2000 году обещают конец света. И в 2023 году обещают конец света. Дурачье! Он уже давно идет, просто понятие растяжимое.
Читали бы Евангелие, где сказано: «О времени же не знает никто…»
Да и вообще время придумано нами, для нас самих, чтобы отмечать веховыми столбиками кратенький путь от рождения до последнего столбика на могильном бугорке. И отрезок этот, как плохая русская дорога, размещается на бесконечной прямой (кривой, спирали?) вечности.
— Скажите, пожалуйста, сколько времени?
— Нет часов.
А правильнее будет ответить: времени нет!
Если небо наполняется болью, оно плачет.
Когда вся боль перейдет с дождем в землю, ее припорошит снегом. Завалит сугробами. И боль остынет, заснет.
Наступит белое сонное время ожидания.
Ожидания новой боли и радости?
Но в первый день земля, покрытая снегом, будет чище неба.
Как младенец, не успевший согрешить.
Между землей и небом — дождь, снег и молния, между людьми — разговор и молчание, между деревьями — лес.
Между мной и мной — небо.
Но если не выпадет снег, то и ждать-то, собственно, нечего.
А если нечего уже ждать, то скоро конец света…
Снег — продолжение света.
Снег — это кристаллизовавшийся свет.
Это символ очищения.
Когда я иду по еще не замерзшей грязи, мне жалко не ботинки, мне жалко умирающий в ней первый снег.
Видимо, прежде чем наступит очищение, следуют боль и смерть многих и многих.
Снежинка — корпускула чистоты.
Какая страна самая снежная в мире? Какая страна самая чистая в мире? В каком небе больше боли? В какой земле больше костей? В каком народе…
Дни стали короче, темноты — больше. Зато какие белые дни!
В газетах подводят к мысли, что спасти нас могут только Березовские, Гусинские, Ходорковские, Смоленские… (интервью Тополя в «АиФ»). Раньше была норманнская теория, теперь Хазарский каганат.