Страница 39 из 76
Симон Давидович отключился. Немой, как и положено немому, всё понял без слов.
— Что дороже: чья-то тайна или человеческая жизнь? Не думаю, что они дадут мне на раздумья вечность.
Андрей Викторович скорехонько начеркал в блокноте: «Едем в банк, возьмем ключ, потом в Швейцарию, там второй банк. Ты получишь бумаги, снимем копию, а подлинник отдадим. Другого выхода нет, и помощи ждать неоткуда». Точку он поставил жирную, не терпящую возражений. И, наверное, мы никогда не узнаем, что еще есть в подлиннике, кроме перечня фамилий. Тайнопись? Код? Число зверя? Смертоносные заклинания каббалистов? Шифр?.. И кому потом нести повинную голову за невыполненное задание?
— Тринадцатый?! — голос пронзил меня насквозь, когда я уже вышел из банка и шел через небольшой парк к лавочке, где скучал Немой.
Я остановился и оглянулся. Генерал Черноморец привычно продул беломорину, сосредоточенно посмотрел на меня исподлобья. Папиросам «Беломорканал» он не изменял никогда, это я вспомнил точно, а вот одет он был неожиданно: кожаная куртка, меховая кепка, джинсы и ультрасовременные боты на шнурках. Этакий моложавый дедок… «Появиться в нужное время и в нужном месте — это иногда важнее, чем со ста шагов в десятку попасть», — говаривал он нам. Сколько же он ходил за нами по пятам, старый лис?
— Сейчас опять полиция пристанет, — показал он мне прикуренную папиросу, — думают, я марихуаной балуюсь. Я одному предложил закурить, он, бедный, чуть легкие не выплюнул, — генерал улыбнулся и обнял меня. — Пошли, сынок, а то Немой уже заждался. Слушай, а из тех двоих, что ты у него дома поселил, могут неплохие ребята получиться. Учить только надо. Ох, и долго мне пришлось тебя искать…
Мы сидели втроем на лавочке, и Черноморец неторопливо рассказывал о том, что и как делали на Кавказе. Получалось, о них не забыли и там. С генерала требовали сдать все схроны и счета. Новый президент собирал новую команду, старых чистильщиков он посчитал скомпрометировавшими себя службой коммунистическим идеалам… Просто побоялся с ними работать.
— Будто сам пионером не был, — горько ухмыльнулся генерал, — и тем более шефом ФСБ.
Выкуривая одну папиросу за другой, Черноморец рассказывал, как подставили Двадцать Седьмого, поручив заминировать дорогу, по которой через пару часов должна была пройти колонна федеральных войск. Когда он узнал об этом, угнал у омоновцев бэтээр, но успел остановить колонну, только сам наехав на собственное творчество. А тут еще с зеленки ударили «чехи»… Когда его привезли в госпиталь, ноги спасать было поздно. Спустя несколько дней в горах попала в засаду вся команда. Из тридцати трех остались Черноморец, которого почему-то держали в штабе, и еще пятеро, которые оказались в плену…
— Симона Давидовича твоего недавно показывали по телевидению, сетовал он из Америки на нового президента, пугал народ тоталитаризмом и диктатом… Я было порадовался, думал, добрые времена наступают, а президент мне по телефону предложил лекции на курсах читать. Мне, боевому генералу! Я ему про команду нашу говорю, а он мне — нет такого подразделения, официально никогда не было. Выходит, он ни нашим, ни вашим. Чьим? Пока не понятно. В этом и есть великая суть демократии: нет курса более верного и вечного, чем обогащение. Рыночная экономика! И что, говоришь, сынок, тебе Симон Давидович за эти бумаги предлагает?
— Мою будущую жену, — что я еще мог ответить?
— Хорошая цена, но мы попросим чуть больше. Знаю я, что вся Чечня у него была повязана, думаю, и сейчас еще его деньги там крутятся. Так что попроси у него, чтоб доставил в безопасное место, которое мы укажем, Второго, Шестого, Семнадцатого, Двадцать Третьего и Двадцать Восьмого, ну и пару сотен тысяч баксов…
— Деньги-то зачем?
— Начинать с чего-то надо? — удивился мне Черноморец. — Не все же семьями обзаводятся, как ты, кому-то и в окопах сидеть придется. Как у тебя с памятью-то?
— Частично, — ухмыльнулся я.
— Я твой номер никому давать не буду, суеверным стал. И еще потому, что нам теперь и там свои люди нужны. Ты от дружбы Симона Давидовича не отказывайся.
— Не понял… — и действительно не понял: обидеться, оскорбиться или снова в разведку?
— Вот с Азефом никто дружить не хотел, зато потом его по всему миру не сыскать было. Даже товарищи по оружию, что отблагодарить его хотели за предательство, не нашли. Они всегда с деньгами на дно уходят. Англичане вон Кромвеля из могилы достали, чтоб повесить. Правда, от этого никому легче не стало, да и сами они не изменились… Мир по-прежнему принадлежит банкирам иудейского происхождения. Идет по крыше воробей, он тоже маленький еврей.
— В группе моего друга Болотова работает простым опером Лев Наумович Шиевский. Хороший парень…
— Есть разница между иудеями и евреями, Тринадцатый. А хороший опер — это никак не иудей, опер вообще не может быть иудеем, точнее, наоборот. Видел я твоего Леву, он меня в аэропорт подвозил, хороший парень. А еще мне Пастернак нравится, да помню с детства голос Левитана. Сводки Совинформбюро… — улыбнулся Черноморец. — Еще неизвестно, что больше миф: антисемитизм или масонский заговор против христианского мира. В истории любого мифа есть один главный вопрос: кто его автор. Вот мы с тобой тоже миф.
— Значит, команды больше не будет?
— Кто сказал? Я этого не говорил. Нас и раньше на бумаге не было. Спецподразделение «Белая стрела» — миф. Очень хороший миф. Вот когда я совсем состарюсь, уйду в монастырь, Немой командовать будет. Правда, Андрей Викторович?
Немой с горькой ухмылкой отрицательно покачал головой.
— Прости, забыл, — смутился генерал. — Ну может, и тебе, Никита, домашние пирожки поперек горла встанут, и ты снова в строй. А?
— Неистощимый у вас оптимизм, товарищ генерал, — заметил я.
— Отчаянье — грех, подполковник, — парировал Черноморец.
— Я — подполковник?
— Ага, новый президент посмертно присвоил, еще и орден новый дал.
— Значит, меня официально тоже нет?
— Да, официально тебя тоже нет. Ты, Никита, тоже миф, миф о Тринадцатом. Как звучит! Кем хочешь официально ожить? В третий раз…
— В смысле?
— В смысле мирной профессии, дипломы и трудовые книжки я с собой с базы вывез.
— Надо подумать… Это ж как снег на голову… Вы все же надеетесь, что мы будем востребованы?..
— Рано или поздно — будем. Знаешь, Никита, я тут пока тебя искал, много специальной литературы изучил. Почти в каждой стране было, есть и будет такое подразделение.
— А мой адвокат нас опричниками назвал.
— А ты знаешь, что означает слово «опричь»?
— Н-нет… Или не помню.
— Опричь — значит кроме. То есть кроме чего-то, что уже есть и что, вероятно, не удовлетворяет требованиям. Поэтому и требуется — опричь. Сравнение, конечно, не самое приятное. И вообще — это не твой адвокат. Твой адвокат у тебя в кармане, и у него всего пятнадцать слов, которые он умеет говорить смертоносной скороговоркой.
— Вы что, тип пистолета и наполненность обоймы по глазам определяете?
— По запаху и весу, — хохотнул Черноморец и добавил уже серьезно. — Ты же прекрасно знаешь, Тринадцатый, суперменов нет и не бывает, но если очень долго заниматься с умом одним и тем же делом, можно стать профессионалом.
— И кем же я могу стать? Какое у меня образование?
— Если память тебя не подведет, то, скажем, фельдшером, учителем истории или английского языка, военруком, тренером сборной России по стрельбе, тренером по рукопашному бою, дворником…
ЕСЛИ бы кто-нибудь мне сказал, что в заснеженных просторах Зауралья есть поселок с таким названием, я бы, наверное, не поверил. Хотя, если под Москвой есть село Париж, то почему за Уралом не может быть Карфагена? Говорят, когда-то это было село Карфагино, но кто-то из начитанных селян в последние годы прошлого века переиначил это название в Карфаген. Где-то я читал, что нельзя пренебрегать значением имен и названий, особенно если в них уже заложен драматический вселенский смысл. Удивительно (или, наоборот, закономерно), но во времена столыпинской реформы Карфаген начал богатеть, его жители понастроили маслобоен, почти у каждого было небольшое стадо, они сеяли и жали, а Карфаген, подобно древнему собрату, богател и торговал. Во время революции Карфаген занял выжидательную позицию, а во время гражданской войны переходил то на одну, то на другую сторону. Из-за этих переходов Карфаген зачислили в политически неблагонадежные и на всякий случай послали туда отряд чоновцев, которые добросовестно поставили к стенке половину мужского населения. И все же в годы нэпа Карфаген снова начал нешуточно процветать, ко всему прочему, там забыли закрыть церковь, но в тридцатые годы половину его жителей (самых дееспособных) отправили на великие стройки в связи с излишками собственности, что в истории получило название эры раскулачивания. Те же, кто после этого от радости или от горя не спился, то есть следующая половина оставшейся половины, сложили голову, защищая Родину от нашествия гитлеровских орд. Из всех оставшихся попытались сделать передовой колхоз, но когда не получился передовой, сделали просто совхоз. В результате в «золотой век» развитого социализма Карфаген вошел малой деревней, которую на заре перестройки благодаря особым стараниям «любителей русской деревни» решено было уничтожить, чтобы не мешалась под ногами крупной социалистической собственности в сельском хозяйстве. Молодежь от такой политики ринулась в город, где великих строек еще хватало, а старики решили, что умрут вместе с Карфагеном. Но разрушить его до конца не успели, потому что разрушить решили страну… И вот тут напрашивается аналогия: страну тоже частенько называли Третьим Римом, и получалось, что процветающий Карфаген не давал покоя Риму, а Рим в свою очередь не давал покоя всем своим соседям. Только потому, что он был. Так же, как и Карфаген.