Страница 30 из 76
— Да ты уж замолви за нас там.
— Стопудово, — вспомнил я где-то услышанное. — Ствол у вас есть?
— Вот, «Стечкин» и еще «ТТ», оба незамаранные.
— Дайте мне «Стечкин», а «ТТ» спрячьте где-нибудь, дабы никого не нервировать. Уезжайте прямо сейчас, я напишу адрес в Сочи, а вы мне — адрес Копченого.
— Ты не сдурел? Или тебе точно мозги взрывом покурочило?
— Нет, просто у меня до обеда есть свободное время. Да и какое вам дело? Вас курорт ждет.
— Зимой… — ухмыльнулся Саня.
— А можно, я с собой сестру возьму? — спросил вдруг Родя.
В глазах у него при этом появилась безысходная тоска.
— Ей тут все равно не жить… — вздохнул и безнадежно махнул рукой, мол, знаю, что зря прошу.
— Возьми… Только береги ее. Не забудь о школе. Думаю, искать вас никто не будет. По крайней мере, пару месяцев. У них тут свои дела будут.
— Спасибо, брат, — Родя не решился протянуть мне руку, но благодарил от чистого сердца.
— У вас два часа, чтобы исчезнуть из города. Сейчас, как на параде, вывалитесь из подъезда, я подстрахую. Если что, прыгайте в машину и по газам, со всякими, как вы тут плели, санитарами я сам разберусь…
— Ты, главное, не забудь про нас, у тебя ж память-то… — совершенно серьезно попросил Саня уже на выходе.
Видимо, Сане и Роде доверяли, никто их не ждал, хвоста за ними тоже не было.
Дав им обещанную фору, я двинулся по указанному Саней адресу. Нужную улицу пришлось искать долго и нудно. Она ухабилась на окраине, в районе, который назывался Шанхаем. Названный дом, разумеется, выделялся среди покосившихся домишек своей добротностью и кирпичностью, но в общем был без особых изысков. В одно из окон был выставлен динамик музыкального центра, из которого надсадно рыдал какой-то певец криминальной романтики. Современную «Мурку» сопровождали плаксивые электрогитары и синтезатор. Вход во двор охраняли массивные железные ворота, выкрашенные в вызывающе ярко-красный цвет. Пробовать открывать калитку я не стал, а сразу вошел в соседний двор, где ее вообще не было. Двухметровая кирпичная стена без колючей проволоки и прочих неприятностей не оказалась серьезным препятствием. Сначала я только заглянул в «веселый» двор, подтянувшись на руках. Танцев там не было, но и охраны тоже. Вероятно, хозяева ни на секунду не допускали возможности появления незваных гостей. Тем более в обнимку со «Стечкиным». Или, может, именно сегодня у них был день всеобщего «расслабона».
Пройдя невзрачный предбанник, закиданный окурками и заставленный пустыми бутылками всех встречающихся на планете форм и объемов, я шагнул в прихожую. Из комнаты впереди по курсу также неслась музыка. Теперь уже пел женский голос, клявший на чем свет стоит позорных ментов и свою долю. На словах «полюбила уркагана» я шагнул в комнату.
Двое полуголых, покрытых татуировками мужчин сидели за журнальным столиком и играли в нарды. На столике, кроме игральной доски, стояла бутылка водки и две стопки, на диване у стены, как маловажная деталь интерьера, валялся АКМС. К нему и дернулся тот, который сидел ко мне спиной. «Стечкин» гулко плюнул ему в затылок и помог ему долететь до дивана, но уже мертвым.
— Оп-па… — без тени испуга сказал второй, — в доме мусор, а вынести некому.
— Не мусор, а мусорщик, — поправил я.
— Какая половая разница? — ухмыльнулся тот, кого весь город называл Копченым.
А называли его так потому, что лицо его, шею и часть торса «украшали» коричневые жутковатые ожоги. Здоровая кожа была густо разрисована диковинными и банальными татуировками. Во взгляде его читалась полнейшая вседозволенность и пренебрежение к любым жизненным обстоятельствам. Кроме этого, в нем угадывалась тупая ненависть ко всему, что перечит его планам. Такого пугать все равно что на стену лаять. Его следовало застрелить без промедления и сразу же уходить, но что-то удерживало мой палец на курке. Он понял, что я тоже не испытываю страха.
— Водки хряпнешь?
— Не думаю, — ответил я и сел напротив.
— Мочить меня пришел?
— Да ты и так по уши мокрый.
— Копченый, — без тени иронии поправил он.
— Кто меня заказал? Мовшензон? — задал я свой вопрос.
— Так это в первый раз было, когда тебе ведро тротила в машину заначили. А сегодня я пацанов послал. Думал, все равно когда-нибудь объявишься, раз Мовшензона пригрел. Выходит, не ошибался. Наводка на тебя с Москвы пришла… Свои, видать, сдали…
— Свои — не сдают.
— И то верно… Так чего ты хочешь? Уберешь меня — уже завтра в этом кресле другой сидеть будет. И, один хер, все будет по-старому. Свято место пусто не бывает.
— К данному месту эта пословица не подходит.
— Умничаешь?
— He-а, родился таким.
— А я думал таких, как ты, в инкубаторе делают. Из пробирок. По специальному плану партии и правительства. Сперму у лучших ментов за премию покупают. И заворачивают после рождения в красное знамя вместо пеленок.
— Разозлить хочешь? Ты-то небось тоже не сразу на тюремной параше родился.
Копченый заметно ерзанул, но сохранил самообладание.
— Ах, бля, мы святые, — театрально изумился он, ерничая под юродивого, — мы в народ стреляем, если только папа прикажет. Вот такие, как ты, в тридцать седьмом народ и валили.
— Не такие, — без эмоций возразил я, — а такие, как ты. Это вы за деньги убиваете.
— А вы, бля, за идею?!
— Мы — на войне. Враг не только снаружи, но и внутри бывает. Ты ж пенициллин пьешь или колешь, если у тебя в организме микробы балуются.
— Да ты, в натуре, грамотный! Но только знай, фраер, мои пацаны тебя не валили! Только на подстраховку ходили. Мовшензон тебя чеченам заказывал. У него основные дела с ними. А тем душманам действительно по фигу, кого валить, лишь бы гонорар ломился. Им хоть мусульманин, хоть папа римский.
— А зачем сегодня людей послал?
— Потому как безопасны только мертвые. Думал, после Мовшензона моя очередь. Пархатый-то неуязвимым считался. Его паханы ой как высоко трутся. Ну что ж, валяй, стреляй… Ствол-то я вижу наш… Выходит, прибрал моих ребят.
— Защищался, — кивнул я и собрался уходить.
Копченый едва заметно напрягся, но у меня уже были совсем иные планы, чем отстреливать смотрящих.
— Никак передумал? — не поверил он.
— Я же на войне. Военнопленных не расстреливают…
Что-то давно забытое, не чуждое ни одному человеку, похожее на скупую тень благодарности мелькнуло в его едких глазах. Уходя, я даже не удосужился разрядить автомат. Я точно знал, что стрелять мне в спину он не станет.
— Слышь, — глухо, откуда-то из самой глубины выдавил Копченый вслед, — можешь считать, что в этом городе у тебя выписана страховка, во всяком случае, пока я жив. Да, и бабу твою мы не трогали, ее на лаковом лимузине увезли… В аэропорт.
Теперь уже я оглянулся и посмотрел на него с максимально возможным в подобной ситуации чувством благодарности. Но Копченый уже снова окаменел в своем прежнем отношении к окружающему миру, словно не было никакого разговора, а у дивана не расплескались мозги его товарища. Этот человек играл свою тяжелую роль, как робот, сбои в программе не допускались. В жестокости его было столько же натурализма, сколько и уверенности в абсолютной правильности выбранного поведения.
Уже через минуту я забыл о нем и даже об индульгенции, которую получил. Следовало порыться в самом себе. Убив человека, кем бы он ни был, я не испытал ни удовольствия, ни отвращения. Совесть даже не шевельнулась. Дорогу перебежала черная кошка, и я вдруг с ужасом понял, что застрелить этот призрак суеверий для меня сложнее. Кошку мне было жалко! Выходит, во мне тоже своя программа. Программа, которая не стерлась вместе с памятью.
На Гастелло двадцать пять, в двухэтажном особняке с чугунными литыми воротами меня встретила смазливая длинноногая девулька — символ офисов, противовес канцелярским теткам «золотого века», сидевшим под вымпелами «ударник коммунистического труда». Вымуштрованная вежливость ее текла на меня негромким щебетанием и объяснениями, где и когда я должен буду сесть на самолет, где смогут продлить визу, как меня встретят, что делать, если не встретят…