Страница 20 из 27
Дух благопристойности пропитывал стены клуба, так же и когда дело касалось одежды. Футболки Бобби, потрепанные джинсы и кеды возмущали Каролин Маршалл, вдову Фрэнка Маршалла и постоянную управляющую клубом, и несколько раз она доводила до его сведения, что из-за небрежения к дресс-коду ему могут закрыть доступ в клуб. Но Бобби оставил ее замечания без внимания.
Октябрьским вечером он находился в маршалловском клубе, чтобы сыграть в седьмом туре Мемориала Розенвальда, – турнира, названного по имени его спонсора Лессинга Дж. Розенвальда, бывшего председателя правления компании «Sears, Roebuck and Co.», – известного собирателя картин и шахматного мецената. Приглашение Бобби получил за победу в чемпионате США среди юниоров, состоявшемся тремя месяцами раньше, и «Розенвальд» стал первым значительным турниром мастеров в его карьере. Другие одиннадцать участников имели самые высокие рейтинги в США, и члены клуба ожидали события с нетерпением. Противником Бобби тем вечером был профессор колледжа Дональд Бирн, международный мастер, бывший чемпион открытого чемпионата США, игрок крайне агрессивного стиля. Темноволосый, красноречивый и прекрасно одевавшийся 25-летний Бирн, когда сидел за доской, всегда локтем опирался на столик, держа высоко в воздухе между двух пальцев сигарету, что придавало ему очень аристократический вид.
Регина сопроводила Бобби в клуб, но игра началась, и она отправилась в близлежащий книжный магазин, где на полках располагались тысячи подержанных книг. Она знала, что пройдут часы, прежде чем Бобби закончит свою партию.
До этого момента Бобби не выиграл еще ни одной партии, но сделал три ничьи, и казалось, что сила его возрастает от партии к партии, – он учился у противников. В шахматных турнирах участникам не только назначаются соперники, но и на каждый тур задается цвет фигур: белый или черный. Директор турнира меняет цвета, чтобы игрок, по возможности, попеременно играл то белыми фигурами, то черными. Поскольку белые обладают правом выступки, игрок, который руководит белыми фигурами, имеет известное преимущество, ибо может задать стратегический рисунок партии. И вот против Бирна Бобби выпал черный цвет.
Изучив партии Бирна по шахматным книгам и журналам, Бобби кое-что узнал о стиле противника и его любимых стратегиях. Бобби решил испробовать линию игры, с которой Бирн ранее не сталкивался, а Бобби – не использовал. Он применил защиту Грюнфельда.
Бобби знал основы дебюта, но еще не проник во все тонкости этого начала. Пуанта его в том, чтобы позволить противнику, то есть, белым, оккупировать центральные поля, что должно сделать их фигуры уязвимыми для атак Бобби. Такой не вполне классический подход к партии ведет к непривычным позициям, но Бобби решил рискнуть.
Поскольку он не помнил варианты в точности, приходилось думать на каждом ходу, и достаточно рано у него наметился будущий цейтнот. Очень нервный по натуре, Бобби кусал ногти, крутил пряди волос, подкладывал ноги под себя, ставил локти на столик и перемещал подбородок с одной ладони на другую. Бирн только что обыграл Решевского, сильнейшего гроссмейстера США, и его шахматную силу нельзя было не уважать. Бобби не паниковал, но явно чувствовал себя не в своей тарелке.
Зрители стали подтягиваться к их столику, и всякий раз, когда Бобби поднимался, чтобы посетить крошечную комнату отдыха, ему почти с боем приходилось пробивать себе дорогу. Это мешало концентрации: мысли о партии, обычно, не покидали его, даже когда он выходил из-за столика. «Зрителей приглашали садиться к вам поближе, и если вы просили их уйти, они воспринимали это почти как оскорбление», – вспоминал Бобби. Он также отметил, что теплая погода «индейского лета» и большое число зрителей сделали атмосферу зала довольно душной. Жалобы Бобби дошли до организаторов, но слишком поздно, чтобы можно было что-то сделать в этот вечер. На следующий год в клубе впервые установили кондиционеры.
Несмотря на неудобства, Бобби нагнетал давление. Как ни удивительно, уже к 11-му ходу он получил ясное позиционное превосходство. Затем неожиданно перевел коня на поле, где его мог побить противник. «Что он делает?» – произнес кто-то, не обращаясь ни к кому в частности. «Это ошибка или жертва?» Когда зрители изучили положение, замысел Бобби прояснился: хотя и неглубокая ловушка, но очень хитрая, и даже красивая. Бирн не осмелился взять коня; хотя он выигрывал фигуру, в итоге победу одерживал Бобби. Турнирный судья так описал наэлектризованность атмосферы, возникшей после смелой жертвы Фишера: «Искра пролетела по залу после этого хода, и все кибитцеры устремились к его столику, как рыба стремится к полынье во льду».
Именно такая неуправляемая толпа более всего не нравилась Бобби. «Я осознавал значимость этой партии, – вспоминал Аллен Кауфман, мастер, наблюдавший за ней. – Она носила сенсационный характер, и все следили за ее ходом, не отрывая глаз. Это было нечто исключительное: сама партия и молодость Бобби создавали неповторимое сочетание».
События на доске шли своим чередом, и у Бобби оставалось лишь двадцать минут до контроля на 40-м ходу, а он сделал из них всего шестнадцать. И затем он увидел ее: следуя наработанным инстинктам, он понял, что в позиции имеется экстраординарная возможность, которая может всё переменить и придать партии особое значение. Что, если позволить Бирну забрать ферзя, самую сильную фигуру на доске? Обычно без ферзя играть невозможно, поражение практически неизбежно. Но что, если Бирн, забрав ферзя, настолько ослабит свою позицию, что не сможет ни опасно атаковать силы Бобби, ни должным образом защищаться?
Идея хода росла медленно, поначалу на бессознательном уровне, не имея рациональной основы. Словно он смотрел через узкие линзы, и отверстие начало постепенно расширяться, и мало-помалу стал виден весь красочный пейзаж в яркой иллюминации. Он не был абсолютно уверен, что может разглядеть все последствия жертвы ферзя, но, тем не менее, бросился в ее омут.
Если жертва не будет принята, размышлял Бобби, Бирн проигрывает; но если он ее примет, то тоже проиграет. Что бы ни предпринял Бирн, он окажется в теоретически проигранном положении, хотя партия будет еще далеко не окончена. Слышался шепот окружающих: «Невероятно! Бирн проигрывает 13-летнему Никто».
Бирн забрал ферзя.
Бобби, настолько сконцентрированный, что даже не слышал нарастающий гул толпы, нервно делал свои следующие ходы, словно выстреливая ядовитые дротики, едва дожидаясь ответов Бирна. Его шахматная невинность ушла, он теперь видел развитие борьбы на двадцать и более ходов вперед. Но помимо скорости, с которой выдавались ответы, ничто не показывало его волнения. Он сидел тихо, спокойный, как маленький Будда, ввинчивая в доску ход за ходом.
На 41-м ходу, после пяти часов игры, со слегка колотящимся сердцем Бобби поднял ладью дрожащей правой рукой и мягко опустил ее на доску, произнеся одно слово: «Мат!». Его дружелюбный противник встал из-за столика и пожал ему руку. Оба улыбались. Бирн понимал, что, являясь потерпевшей стороной, он проиграл, тем не менее, одну из величайших схваток в истории шахмат, и хотя и в таком качестве, но становится частью шахматной истории. Некоторые из зрителей зааплодировали к большому неудовольствию участников, чьи партии еще не закончились, – их мало заботила история, вершившаяся в двух шагах. Им хватало своих забот. «Ш-шш!.. Тихо!» Время было позднее.