Пациент особой клиники

Но Тилль был уже не в состоянии дать вразумительный ответ, ведь те несколько слов, которые оказались нацарапанными в блокноте доктора, повергли его в настоящее шоковое остолбенение. Там заглавными буквами было начертано:

«НЕ СМОТРИ НА КАМЕРУ НА ПОТОЛКЕ!»

Первой непроизвольной реакцией Тилля явилось желание сделать прямо противоположное тому, что запретил ему Ка-сов. Однако врач быстро перевернул страницу в своем блокноте и показал Беркхоффу другую запись, которая гласила:

«Я ЗНАЮ, КТО ТЫ!»

– Это наша комната интенсивного кризисного вмешательства[3], – продолжая источать неподходящую для этого момента улыбку, ответил Касов на свой же чуть ранее поставленный вопрос. – Однако не будем сыпать непонятными непосвященному терминами.

Он немного помолчал, а потом заявил:

– Современные психиатрические лечебницы имеют хотя бы две такие комнаты на случай, если потребуется одновременно изолировать несколько агрессивных пациентов. У нас их три.

Поскольку Касов стоял прямо перед Тиллем, спиной к двери, а следовательно, и к камере слежения, снаружи никто не мог видеть, каким образом врач с ним общался. У того, кто позже стал бы просматривать запись видеонаблюдения, однозначно сложилось бы впечатление, что происходит обычное в таких случаях знакомство с пациентом.

– Потолки и стены здесь окрашены в розовый цвет, потому что соответствующие исследования показали, что он оказывает успокаивающее воздействие на людей, – продолжил Касов, по-прежнему держа блокнот возле груди.

Он открыл следующую страничку, на которой тоже оказалась заранее сделанная врачом запись. На этот раз там стояло одно-единственное слово, от которого Тилля неприятно бросило в жар:

«СИМУЛЯНТ!!!»

Беркхофф заморгал и непроизвольно провел рукой по лбу, пытаясь вытереть несуществующие капельки пота. Он едва подавил в себе желание ощупать голову, ведь подозрение врача могло быть вызвано отсутствием на ней травм от ожогов. Тилль лихорадочно принялся размышлять над тем, стоит ли ему встать и вырвать из рук врача его блокнот, как вдруг Касов продемонстрировал новую запись:

«ОДНО НЕВЕРНОЕ СЛОВО, И Я ТЕБЯ УНИЧТОЖУ!»

– А вас этот цвет успокаивает? – как бы продолжая начатый разговор, произнес Касов, одновременно добавив к последней записи еще три восклицательных знака.

– Не понял? – нервно сглотнув, переспросил Тилль, окончательно сбитый с толку странным поведением врача.

– Я имею в виду розовый цвет.

– Мне больше нравится черный, – немного помолчав, ответил Беркхофф, глядя в голубые со стальным оттенком настороженные глаза собеседника. – Это соответствует моим взглядам на жизнь.

– Понимаю, – ответил Касов.

С этими словами он убрал свой блокнот.

– Мне надо идти дальше, и я очень рад некоторому улучшению вашего самочувствия, господин Винтер, – заявил Касов.

– Я… Я плохо знаю здешние правила… Можно ли мне позвонить?

В ответ доктор одарил его делано насмешливым взглядом, как бы говоря: «Ну, что ж, попытайтесь». Затем он повернулся к Тиллю спиной, что тоже показалось довольно странным и на удивление отважным, поскольку врач только что угрожал ему.

Но еще более странным оказался тот факт, что при уходе профессор Мартен Касов не запер за собой дверь. Она оказалась открытой настежь, давая выход из комнаты.

Подсознательно Тилль понимал, что здесь что-то не так, и его внутренний голос буквально кричал, чтобы он этого не делал, но противостоять соблазну воспользоваться открытой дверью он не смог. Это было подобно тому, как если бы перед жаждущим поставили бутылку с водой. Он все равно схватил бы ее и не стал обращать внимание на цвет жидкости, какой бы коричневой она ни казалась.

Обуреваемый противоречивыми мыслями, Тилль двинулся к двери. Он шел шаркающей походкой, медленно, метр за метром, преодолевая отделявшее от нее расстояние.

А потом Беркхофф вышел из розовой комнаты изолятора, оказавшись в чуждом и пугающем мире «Каменной клиники».

Глава 16

Маленький мальчик мчался так, как никогда раньше не бегал. И такой прыти трудно было ожидать от того, кому всего-то исполнилось семь с половиной лет. Семь с половиной лет, прожитых им в своей грязной и убогой жизни. К тому же тоненькие и не особо длинные детские ножки у него словно онемели. Можно даже сказать, атрофировались. Но другого ожидать и не приходилось. Ведь он целыми днями не мог вытянуться во весь рост.

Тем не менее нестерпимый зуд в бедрах имел и свои преимущества, поскольку заглушал боль, возникавшую в голых ногах мальчика, когда он наступал на ветку, камень или еловую шишку.

К счастью, только что прошел дождь, и лесная почва стала немного мягче. В разгар лета при таком рывке в неизвестность он наверняка давно бы поранился, получив многочисленные порезы.

Было темно, и облака висели очень низко. Словно «понос по утрам», как говаривал его отец, не объясняя толком, что именно имел в виду.

Мальчик свернул вправо на слабо просматривавшуюся тропинку, какой в хорошую погоду наверняка пользовались велосипедисты, катавшиеся здесь на своих горных велосипедах и стремившихся оказаться на Тойфельсберге[4]. При этом он потерял равновесие, споткнувшись о корень, который громко треснул под его весом. Ногу пронзила боль, как будто мальчик попал в капкан. При падении он непроизвольно попытался смягчить удар рукой, но это принесло лишь дополнительную и не менее резкую боль, пронзившую всю конечность от запястья до плеча.

– Проклятье! – воскликнул мальчуган, но не заплакал, поскольку очень хорошо усвоил уроки, преподанные ему внизу, в подвале.

И те уроки не шли ни в какое сравнение с той слабой болью, которую он почувствовал при этом смешном падении в темноте.

Он ни за что не стал бы плакать, как бы больно ему ни было. «Мальчики не плачут». Разве не так называлась любимая песня его отца?

– Проклятье! Проклятье! Проклятье! – повторял он.

– Так выражаться нельзя! – внезапно послышался голос прямо позади него.

Этот голос сопровождался звонкой затрещиной, от которой мальчик снова упал. И тогда, осознав, что побег вновь не удался и отец опять догнал его, он уже не смог сдержать слез.

Не прошло и десяти минут, как они снова были дома. Их дом располагался на опушке леса в таком районе, какой семья вряд ли могла бы себе позволить, если бы папа не получил работу сторожа в хоккейном клубе. В качестве оплаты ему предоставили право на проживание в маленьком домике, стоявшем за игровыми площадками.

– Мы еще немного потренируемся, – сказал папа, когда они вошли, с головы до ног покрытые потом и грязью.

Однако мама их даже не слышала. Она скрутила себе сигаретку и, как загипнотизированная, уставилась на экран телевизора, где шло очередное порно. Мама постоянно приносила новые кассеты из видеотеки, поскольку папа терпеть не мог, придя домой с работы, смотреть фильм, который он уже видел.

– Ну, давай же, – стоя перед «Трикси», проговорил отец, когда они спустились в подвал.

Мальчик понятия не имел, почему папа дал этой штуковине именно это имя. Оно звучало слишком ласково для того, что на самом деле представляло собой такое творение, – деревянный ящик, наполненный страхом.

– Ну, лезь же!

Мальчуган колебался недолго, ведь в последний раз, когда он отказался лезть в инкубатор, папа сломал ему нос и в течение месяца не позволял ходить в школу. На этот раз наказание, безусловно, было бы гораздо суровее, ведь он попытался убежать из дому. Поэтому сынишка неуклюже (после падения чертова нога все еще адски болела), опираясь на деревянную ступеньку, вскарабкался на верстак, на котором находилась напоминавшая детский саркофаг «Трикси». Как только он лег на разрезанное полотенце, служившее единственным «матрацем» в ящике, папа закрыл крышку и немного присел, чтобы побеседовать с ним через одно из двух окошек из оргстекла, проделанных на боковой стенке и позволявших просунуть в них руку.

3

Кризисное вмешательство (или интервенция) – скорая психологическая помощь лицам, находящимся в состоянии кризиса.

4

Тойфельсберг в переводе означает «Чертова гора». Это 114-метровый холм в берлинском районе Груневальд.