Пациент особой клиники

Патрик открыл сумку и посмотрел на полиэтиленовые бутылки, в которых раньше была минеральная вода. Теперь же в них плескалась янтарного цвета жидкость. Всего было четыре бутылки по семьсот пятьдесят миллилитров в каждой.

Винтер взял их у привратника в подвале стеклянного небоскреба на Потсдамской площади, в котором располагался офис фирмы, где он работал. Это была одна из самых крупных частных компаний Германии, занимавшаяся вопросами медицинского страхования. Его напоминавший коробку из-под шляп кабинет находился на двадцать втором этаже и относился к отделу управления рисками. И надо отметить, что из окон отсюда открывался роскошный вид на филармонию.

«Скоро меня уже не будут трогать никакие виды», – подумал он.

Патрик постоял немного, тупо уставившись на бутылки, а затем открыл первую из них и пробормотал:

– Что ж, начнем. Настало время надеть свой жидкий наряд для Хеллоуина.

Он положил пистолет в карман и взял первую емкость. Затем Винтер закрыл глаза и начал лить ее содержимое себе на голову. Глаза Патрик открыл снова только для того, чтобы открутить пробку на второй бутылке и вылить из нее жидкость себе на туловище. От едких паров в носу и горле у него запершило. Он закашлялся, но продолжил обливать себя.

Наверху вновь послышался звонок у входной двери.

– Сладкое или кислое? – спросили детские голоса.

Патрик поставил пустые бутылки на облитое жидкостью ковровое покрытие и подождал, пока дети угомонятся, а затем поднялся наверх по лестнице обратно в гостиную, где прямо посередине комнаты стояло никому не нужное джакузи. Здесь он открыл дверь на террасу и, насквозь мокрый, вышел наружу, вдыхая влажный и холодный осенний воздух.

Дождь все еще шел, но несколько капель уже не могли сорвать его план. Для этого он вылил на себя слишком много бензина.

– Все отлично! – подбодрил себя Патрик и принялся ощупывать карманы джинсов.

Убедившись, что его безотказно работавшая на ветру зажигалка фирмы «Zippo» из карманов никуда не исчезла, Патрик Винтер проследовал мимо расщепленного молнией каштана и направился к детскому саду.

Глава 10

– Ну, признайтесь же, доктор Фридер! – проговорил Гвидо Трамниц. – Вы бы наверняка хотели, чтобы по недосмотру ваша рука соскользнула. Я прав?

Ему было явно весело, что являлось довольно странным для пациента, которому предстояла операция на сонной артерии без общей анестезии в положении «на боку».

Фридер старался не обращать внимания на слегка гнусавый и в то же время высокомерный голос убийцы и сконцентрироваться на крошечном золотом зажиме в своей руке. К тому времени ассистировавший ему старший врач Хопф уже пометил синей полоской правую сонную артерию ниже Y-образного разветвления, которую Фридер фамильярно называл «сосудом для мусора».

В этом месте, где общая сонная артерия разветвляется на сосуды, идущие к лицу и мозгу, в кровотоке часто возникают завихрения, приводящие к отложениям извести и жира. Такая картина чаще всего наблюдается у людей пожилого возраста. А вот у Трамница, обращавшего большое внимание на правильное питание, несмотря на мускулистое и хорошо тренированное тело, в его двадцать восемь лет через нежно-розовые стенки артерии уже начали поблескивать светло-оранжевые отложения, которые Фридеру и предстояло осторожно удалить.

– Почему бы этой свинье прямо здесь и сейчас не понести заслуженное наказание? Так вы думаете, не так ли? – между тем продолжал изгаляться Трамниц.

«Нет, я думаю о Тилле Беркхоффе и о его отчаянной просьбе спасти тебя, сукина сына», – мысленно ответил ему Фридер.

Маньяк улыбнулся, ведь он находился в полном сознании. Дело заключалось в том, что во время столь сложной операции общий наркоз применять было нельзя и ее позволялось осуществлять только под местной анестезией, чтобы держать неврологические функции пациента под постоянным контролем. А в таких условиях, к сожалению, заткнуть рот этому ублюдку не представлялось возможным.

– Пожмите мне руку! – велела врач-анестезиолог Андреа Шильф, чтобы наряду с мимикой проверить также моторику пациента.

Между ней и Фридером была натянута зеленая операционная ткань, позволявшая им держать зрительный контакт друг с другом: Шильф наблюдала за Трамницем с левой стороны, а сам Фридер занимался правой сонной артерией. Он установил похожий на канцелярскую скрепку золотой зажим на главном ответвлении, и в этот момент у него мелькнула мысль и прямо-таки зачесались пальцы от желания совершить непоправимую ошибку.

Фридер, конечно, понимал, что такие мысли неэтичны, но он тоже был человеком. Буквально перед самым звонком Беркхоффа его посетила мысль, что ничего плохого не будет в том, если у него во время хирургического вмешательства «случайно» соскользнет рука. Никто не стал бы лить слезы по этому негодяю. Наоборот! А вот если операция прошла бы успешно, то в этом случае «зверь-инкубаторщик», как окрестила пресса этого мучителя детей, еще много лет находился бы на попечении государства, являясь своеобразной миной с взведенным часовым механизмом для сокамерников и представляя собой угрозу для многих семей в случае побега.

Между тем Трамниц продолжал его провоцировать.

– Забудьте о вашей клятве Гиппократа! – говорил маньяк. – Думайте лучше о том, что я сделал с детьми, Фридер!

– Успокойтесь! – сказала врач-анестезиолог.

Однако ее призыв на Трамница никак не подействовал.

– Знаете, – заявил он. – У меня всегда с собой были вещи для переодевания. Как для мальчиков, так и для девочек. Причем разных размеров. Эту одежду я хранил в специальной сумке в багажнике. Мне хотелось быть готовым ко всему. Как только дети оказывались в моей машине, я их переодевал, чтобы в случае объявления немедленного розыска невозможно было бы быстро опознать ребенка. Часто эти сосунки, думая, что с ними играют, меняли одежду сами.

В груди Трамница послышался булькающий звук, напоминающий смех.

– Когда они оказывались в инкубаторе, то так уже не думали.

«О боже! – подумал Фридер. – Из его слов следует, что жертв было гораздо больше двух!»

Между тем маньяк продолжал откровенничать:

– Я сам построил инкубаторы. Гораздо лучшие, чем те маленькие ящики, которые были в нашем распоряжении в Вирхове.

Здесь Трамниц вздохнул так, как будто предавался воспоминаниям о днях прекрасно проведенного пляжного отдыха.

– Да, мои инкубаторы были гораздо лучше. В них я мог делать с детьми все, что угодно, – гладить, кормить, менять подгузники. Настоящее воплощение мечты.

– Сейчас я разделю кровоснабжение, – громко сказал Фридер, начиная, таким образом, отсчет самых критических в операции двадцати минут.

С момента расшивания правой ветви от Y-образного разветвления никаких неточностей допускать было нельзя – от этого зависело снабжение кровью мозга.

«Больного мозга психопата», – подумал Фридер.

– Так могло продолжаться вечно, – продолжал разглагольствовать Трамниц. – Если бы я только не тронул эту шлюху. Однако мамаша начала собственное расследование и была близка к разгадке моего трюка с посылками. И тогда голоса приказали мне ее убить.

«Голоса, так я тебе и поверил», – мысленно отреагировал Фридер.

Он никак не мог взять в толк, почему психиатры и судьи так легко купились на эту явную ложь. Трамниц, без всякого сомнения, был одержим, но никак не мифическими невидимыми силами, которые якобы управляли его мыслями. Он был одержим жаждой убийства. И его место было не в психиатрической больнице, а в тюрьме. Или, еще лучше, в сибирском трудовом лагере.

Фридер прикрыл глаза, затем снова открыл их и взял поудобнее скальпель.

– Если бы я более аккуратно избавился от ее тела, то меня никогда бы не поймали. Такие вот дела. Ерунда какая-то, не правда ли?

Тут Фридер посмотрел на старшего врача Хопфа, который предостерегающе покачал головой, как бы говоря: «Не торопись и успокойся. Не допускай ошибки. Негодяй этого не стоит».