Страница 6 из 17
…Примерно через час смертельно усталый я вполз по трапу в рабочий отсек капсулы. Подержав на ладони чарку с фиолетовой памяткой о дивном человечке Рэме, я бережно поставил её на место. «Завтра, всё завтра, а сейчас – спать!» Во исполнение собственного распоряжения, не раздеваясь, я повалился на ближайшую горизонталь и мгновенно уснул.
Часть 9. Рэм умер – да здравствует Рэм!
Наступило утро. Урийское солнце цвета спелого лимона протиснулось в небольшой иллюминатор капсулы и зависло на хромированной поверхности приборной доски. Как только я проснулся, солнце вздрогнуло и выкатилось восвояси. Щурясь ему вслед, я взглянул в иллюминатор. Четвёрка вождей и несколько молодых дикарей с широкими деревянными подносами стояли под ступенями трапа и терпеливо ждали моё пробуждение. Я открыл люк и вышел на площадку. Аромат раннего утра коснулся меня тонким фиолетовым холодком. При моём появлении вожди склонили головы, а молодые дикари припали на колени. На подносах были разложены всевозможные местные яства. «Однако!» Я спустился по трапу и присел на предпоследнюю ступеньку. Дикари поднесли еду. Выбрав что-то, похожее на жареное мясо, я попробовал – оказалось вкусно. Особенно мне понравилась столовая «зелень» фиолетового цвета, типа нашего базилика, но с привкусом рукколы.
Перекусив, я подозвал одного из вождей, указал на нетронутые нагромождения еды и жестом обозначил ребёнка. Вождь кивнул головой и распорядился. Еду с подносов переложили в корзины, и молодые дикари, навьюченные поклажей, отправились в деревню. Вожди раскланялись со мной и зашагали за ними вслед.
Я вернулся в капсулу и взял нож. Предстояло рассечь руку от локтя вниз к ладони и стекающую кровь смешать с кровяными катышками Рэма. Всего раз мне пришлось заниматься членовредительством. И хотя с того памятного события прошло не более двух недель, рана на руке полностью затянулась. Иногда мне казалось, что никакого чуда не было и Рэм мне попросту приснился. Терзаясь сомнениями, я медлил приступить к задуманному. Припомнились слова отца: «Если не можешь что-то преодолеть, посчитай дело сделанным и в своих действиях вернись назад, вспоминая об этом деле как об уже совершённом». Я вообразил нового Рэма, точно такого же, каким был мой прежний замечательный брат. Ещё я подумал: что будет, если я этого не сделаю? В моих руках жизнь и бытие человека, а я трушу, как элементарная дарвиновская тварь!
Скользящим движением я рассёк руку и наклонил рану к чаше. Тёплая красная кровь, как талый зажор, притопила фиолетовые катышки запёкшейся крови Рэма, и… наступила пора чуда!
Действительно, содержимое чаши стремительно увеличивалось в объёме и постепенно принимало вещественную форму. Увы, окончания чудесного процесса я не видел. От волнения у меня потемнело в глазах, и я готов был уже упасть в обморок (хорош астронавт!). Тут кто-то коснулся моего плеча и произнёс: «Здравствуй, брат!» Усилием воли я сбросил обморочное оцепенение и открыл глаза: передо мной стоял совершенно голый Рэм и светился человеческой улыбкой счастья!
– Рэм, бродяга, это ты! – воскликнул я, пытаясь унять волнение сердца.
– Рэм? Почему Рэм?
– Рэм, Рэм, Рэм! Кто же ещё! – защебетало моё сердце, пряча подступившие к глазам слёзы. – Одевайся, дружище, мы снова вместе!
Я достал из каптёрки одежду. Из предложенного разнообразия Рэму пришлась по вкусу тельняшка и лёгкий спортивный костюм.
– Порядок! – я придирчиво оглядел Рэма. Его ладная пружинистая фигура совершенно походила на мою, но были и отличия, придавшие абсолютной копии некий первобытный урийский шарм.
На ваш вопрос «первобытный урийский шарм – это как?» я отвечу так.
Рэм был на толику больше, чем я, сутулился в плечах, в его движениях чувствовалась кошачья пружина охотника, вынужденного подбираться к добыче вплотную. Его нижняя челюсть чуть больше выступала вперёд, как у мудрого удава Каа. Подобная особенность лицевого строения говорила о приоритете чувственной моторики в общении с окружающим миром. Наверняка у погибшего Рэма были те же физиологические особенности, но я воспринимал его как чудо и ничего подобного в его облике не замечал.
Мой подробный анатомический разбор Рэма номер два ещё раз подтвердил печальную истину: мы быстро привыкаем даже к чудесам и восторг души добровольно обмениваем на скучную аналитику происходящего.
Часть 10. Надежда подлежит восстановлению
Я взялся отремонтировать повреждения капсулы в надежде вернуться на безлюдную орбитальную станцию, которая наматывала круг за кругом над Урией. В ночном небе я не мог видеть её движение. Орбита станции лежала в противоположной полусфере планеты. Но я надеялся на благополучие материнского модуля исходя прежде всего из моего законного права надеяться на лучшее во что бы то ни стало.
К счастью, в приборном отсеке чуть ли не треть полезной площади была отведена под ЗИП. Помню, на Земле, в Академии астронавтики, как только мы ни шутили над гипертрофированной предусмотрительностью главного конструктора станции, добродушного Адама Петрича. А зря: прав оказался главный, как в воду глядел.
Потянулись долгие кропотливые ремонтные будни. Рэм оказался толковым и рукастым помощником. Через пару дней работы он уже понимал общую концепцию аппаратного обеспечения и порой указывал мне на то, что я в пылу ремонта упускал из виду.
Дикари исправно каждое утро приносили отменную еду и небольшие, но выполненные от души подарки. Как правило, это были вязанные из соломы зверушки или незатейливые предметы быта.
Ремонт продвигался на удивление споро. Я имел возможность менять целые блоки аппаратуры, не распаивая микросхемы и не выламывая из базовых плат сгоревшие элементы. Главный бортовой компьютер, чудом сохранивший работоспособность после сотрясения, принимал в своё распоряжение всё новые и новые отремонтированные узлы общей аппаратной системы.
Часть 11. Охота
Однажды во время утренней трапезы один из вождей что-то шепнул Рэму, хитро поглядывая в мою сторону.
– Они зовут тебя на охоту. Говорят, в окрестностях деревни объявился огромный бору́. На завтра назначена охота.
Рэм, возбуждённый предчувствием чего-то необычного и интересного, смотрел на меня широко раскрытыми глазами, вымаливая согласие.
– Передай вождю, я приму участие в охоте, – ответил я, дружески хлопнув его по плечу.
В тот же день вечером вместо традиционного антропологического ликбеза и рассказов о Вселенной темой нашего разговора была охота! Рэм задавал бесчисленное количество вопросов, и, пожалуй, главный из них звучал так: «Какое право мы имеем убивать животное, которое не причинило нам никакого вреда?»
– Понимаешь, Рэм, – ответил я, невольно опуская глаза под напором наивного, не знающего злобы взгляда, – мир устроен так, что в нём выживает сильнейший. Бору́, на которого завтра будет охотиться племя и наверняка убьёт его, ведь тоже охотник. Его жертва – более слабый зверь. Ты сам по утрам принимаешь из рук дикарей куски мяса и ешь их. Они же не выросли на деревьях. Это фрагменты убитых зверей или домашней птицы. И ты не оплакиваешь их смерть, а пользуешься ею.
– Да, это так, и всё же объясни мне, почему моё существо при мысли о завтрашней охоте ликует от радости? Почему будущее убийство вызывает во мне не вздох вынужденного сожаления, а веселье, как от вина, которое я пробовал из твоих рук?
– Наверное, когда-нибудь человек перестанет радоваться чужой смерти. Поверь, Рэм, это всё, что я знаю.
На следующее утро ни свет ни заря меня разбудили крики дикарей и отрывистые звуки, напоминающие голоса детских пищалок. Я поглядел в иллюминатор и увидел охотничье «войско» в полной, явно не потешной амуниции. Дикарей шестьдесят с шипованными дубинами и копьями бродили толпой возле трапа капсулы. Копья имели каменные наконечники, привязанные лоскутами лиан к срезанным и ошкуренным стволам молодых деревьев.