Страница 8 из 12
– в доме прятаться нельзя;
– все должны участвовать в игре.
Тилли ведет гостей на улицу, забирается на садовый стул и смотрит на всех сверху вниз. Марла думает, что она ведет себя снисходительно, как королева.
– Сейчас я выберу, кому прятаться, – говорит Тилли.
Она поднимает палец и водит им с мечтательным отсутствующим лицом. На мгновение палец задерживается на Кизье, Бэбс и Стиве. Потом он дергается и опускается.
– Ты, – объявляет Тилли, указывая на Подружку. – Ты будешь прятаться. То есть ты убежишь и найдешь место, где спрятаться.
Все склоняют головы, пока Тилли ведет обратный отсчет от ста. Из-под полуопущенных век Марла наблюдает, как Подружка застывает в панике, пока счет не доходит до восьмидесяти, а потом мчится вниз по холму.
– Три-два-один, ИЩЕМ! – визжит Тилли, и все разбегаются.
Марла обходит веранду. Убедившись, что никто за ней не наблюдает, она возвращается в дом через заднюю дверь. Извини, Тилл-Билл, но она ни за что не пойдет на такой риск: отыскать Подружку и сидеть, прижавшись к ней, в какой-нибудь грязной яме в лесу. (Еще она пользуется возможностью поразнюхать. Поискать. Подменить. Ладно вам, это просто шутка. Безвредная. Просто немножко сладкой и липкой мести.)
Стив не особо любит вино, но Подружка, видимо, любит, потому что за время экспедиции Марла обнаруживает винный шкаф, в котором полно Чарли-под-винтом. Она берет бутылку совиньон блан, думает, не сходить ли за льдом, и решает, что ей достаточно лень, чтобы пить теплое. Закончив экспедицию, она сбрасывает туфли, кладет ноги повыше и устраивается на диване с остатками торта.
Марла выпила уже полбутылки вина, когда, подняв глаза, видит в дверях свою дочь. Руки Тилли тяжело висят по бокам, в очках отражается вечернее солнце, из-за чего они страшновато непрозрачные.
– Господи, Тилл, ты меня напугала! – вскрикивает Марла. – Сколько ты уже там стоишь?
– Что ты тут делаешь, мама? – спрашивает Тилли. – Ты разве не слышала, когда я сказала, что все должны играть?
– Слышала. Прости. Я приду через минутку. Я просто… мне просто нужно было отдохнуть.
Тилли, шаркая, заходит в комнату, лицо у нее сонное. Она берет Марлу за руку, утыкается влажным лбом Марле в шею.
– Мама, – говорит она. – Мне просто интересно. Тебе нравятся Лайла, Митци и Франсин?
Завороженная круговым движением холодных пальцев Тилли по своей ладони, Марла едва не выпаливает: «А кто это?» – прежде чем вернуться обратно на землю.
– Вообще-то, Тилл, не очень. Я знаю, они твои подруги, но какие-то они стайные.
– Что такое стайные?
– Всегда держатся стаей. По-моему, это не очень хорошо.
– А их мамы? Они тебе нравятся?
Марла вздыхает, высвобождает руку и, облизнув большой палец, стирает шоколадную глазурь с подбородка Тилли.
– Не знаю. Они хорошие. С ними все в порядке. Но если бы решать надо было прямо сейчас, я бы сказала, что нет, не нравятся.
– А папа и…
Марла не успевает ничего ответить, Тилли отвечает за нее:
– Знаю. Ты их ненавидишь, да?
Взрослый нос Тилли – нос Стива – появился на ее лице несколько месяцев назад, сдвинув все остальные черты. Вдоль линии роста волос у нее проклюнулась жирная полоска новых прыщей, сбоку на шее вылезла толстая родинка. Она уже к середине дня начинает потеть сквозь дезодорант, даже сквозь Особо Сильный для Активных Мужчин, который Марла на прошлой неделе без слов оставила у нее на кровати. Иногда у нее среди дня делается тяжелое, мясное дыхание, и Марла без лишних слов открывает окно. Ее грудь растет в два темпа, неравномерно, так что ни один тренировочный лифчик из тех, что покупала Марла, ей не подошел. Чем дальше Тилли продвигается в мрачный подростковый возраст, тем сильнее настаивает на том, чтобы вести себя, как ребенок, пытаясь снова стать милой, какой никогда не была. Выводящая из себя, одержимая тиком, жадная до любви Тилли; любимая Тилли, которая, несмотря на все попытки Марлы защитить ее, временами кажется не только обреченной, но и желающей, чтобы ее сжевали самые острые зубы этого мира.
Марла знает, что должна сказать: «Конечно нет, детка» или «Ненависть – не лучшее слово, и я всегда буду любить твоего папу, потому что он дал мне тебя», – но все необходимые банальности съеживаются у нее на языке. Поэтому она ничего не говорит, и Тилли кивает.
– Ты часто ошибаешься, но ты все равно хорошая мама, – говорит она.
Она яростно обнимает Марлу, мокро целует в ухо и хватает пригоршню торта.
– Тилли? – зовет Марла, когда дочь выходит из комнаты.
– Да?
– Что ты пожелала сегодня?
Улыбка сквозь торт у Тилли выходит блестящей и милой.
– О, мама, совсем скоро увидишь.
Ладно, бог с ней, с Тилли, и с тем, что она замышляет. Оставим Марлу допивать вино. Вместо этого представьте, что вы – Подружка. На отмечании дня рождения дочки своего парня. Где всем заправляет мать дочки вашего парня. А гости – подруги матери дочки вашего парня. Они все явились к вам домой, решительно настроившись вам показать, насколько вы им не нравитесь. А это ваш дом! Вы не приперлись без спросу на праздник. Вы тут живете! Мать отказывается называть вас по имени и смотреть вам в лицо. Ваш парень смущается и ежится от вашего прикосновения. А дочка наставляет вам в лицо указующий палец. «Ты. Ты будешь прятаться». Почему эти слова звенят у вас в ушах, как обвинение? Почему вам невольно кажется, когда вы сбегаете под горку в неудобных эспадрильях, что вы, хоть самую малость – дичь?
Слишком хорошо прятаться – только длить страдание. Праздник закончится, только когда все доиграют. Но прятаться кое-как – нырнуть под столик для пикников, присесть за первым толстым деревом, какое попадется по дороге, – значит не справиться со своей ролью. «Ты будешь прятаться. Это значит, что ты убежишь и спрячешься». Если вас слишком рано найдут, вы разозлите Тилли и подведете Стива, вы дадите матерям еще один повод для осуждения. Поэтому вы убегаете с озаренного солнцем луга в темный лес, и низкие ветки царапают вам лодыжки, а голые шипы цепляются за юбку.
В горку, потом опять под горку, через пересохшее русло ручья, в прогал между деревьями. Вы находите круг пней, достаточно высоких, чтобы за ними спрятаться, если свернуться и подтянуть колени к груди. Тихо. Птицы поют. Пахнет раздавленной хвоей и гниющими листьями.
Здесь так мирно, говорите вы себе. Слушаете, как понемногу унимается учащенное дыхание, становится мягче и выравнивается. Представляете, что будет, когда закончится праздник.
Ждете, когда вас найдут.
Марла закрывает глаза и снова их открывает, просыпаясь в своем сне. В том сне, где все исчезли, кроме Тилли. Сколько прошло времени? Час, день, эпоха? Невозможно понять. Сейчас вечереет, вот и все, что она знает. Солнце зажглось алым пламенем на дальней стороне леса, и тени как с цепи сорвались. Спутанные, глубочайшего черного цвета. Тянутся во все стороны.
Окна дома, в которые бьет солнце, стали непрозрачными, как очки Тилли. Праздничный транспарант свисает над дверью, как высунутый язык. Марла решается выйти наружу, где стоит – парит? в ожидании? – на краю леса за лугом именинница, увенчанная серебряной лентой.
В игре в «сардинки» тела накладываются друг на друга. Руки прижимаются к тазовым костям, попы упираются в колени. Чьи-то волосы застревают у тебя между зубами; еще кто-то попал тебе пальцем в ухо. Где чьи ноги? Кто тут пукнул? Кто шевелится? Кто разговаривает? Прекратите ерзать! Убери ногу из моей промежности! Убери нос у меня из подмышки! Прекрати бить меня по груди локтем, Франсин! Я и близко не касалась локтем твоей дурацкой груди, психованная, это колено Лайлы. Нет! Тихо! Тише, девочки, Тилли идет! О нет, у меня рука наружу торчит. Мы не помещаемся! Мы слишком теснимся! Нет, все получится. Давайте ближе. Еще ближе. Так близко, что каждая часть тебя касается кого-то другого. Толкай, пихай, жмись, теснись и тискайся.