Страница 3 из 17
Утром действительно стало прохладно и одеяло пригодилось. Дед снова накочегарил печку и стало невыносимо жарко, даже нос и щеки зарумянились у деда, и он открыл дверь. Он задумчиво смотрел куда-то вдаль, а Соня прислушивалась к скупым в это время звукам. Послышался шорох.
— Кедровка шарится, — сказал тихо дед.
— Откуда ты знаешь? Может, это медведь, — шепотом откликнулась Соня.
— Медведь уже спит в берлоге. Это кедровка. Она прошлый год каждый раз встречала нас. И на охоте сопровождала: всему свету раскаркает о нашем присутствии. Потом, видимо, самой надоест и отстанет.
— Кедровка чем питается? — интересуется внучка.
— Кедровыми орешками, в основном, потому кедровкой и зовется. Но когда нет кедровых шишек, она может и сосновые шишки теребить или еловые, к примеру, не откажется и от мяска, если после кого-то достанется; насекомыми разными тоже не побрезгует — вот такая она птичка таежная.
Дед рассказал Соне, как однажды он бросил ей кедровую шишку. Птичка бесшумно спланировала с кривобокой сосны и ловко схватила ее, уселась на витую сухару, пристроила шишку в расщелину, и давай ее лущить, не обращая на деда никакого внимания. Он повторил опыт, и снова кедровка не растерялась; потом он бросил шишку ближе. Она сцапала шишку, словно никого и не было рядом. На следующие выходные дед Матвей шишку положил на чурку рядом с дверью в избушку и стоял в метре от нее. Кедровка, сидящая прямо над ним, косила глазами то на деда, то на шишку, потом заорала во все горло, снова завертела головой, словно хотела отогнать хозяина избы прочь. Он стоял, не шелохнувшись. Сорвалась она, нырнула вниз, схватила добычу, тут же оттолкнулась и уселась на свое излюбленное место. Так повторялось еще не однажды. Благо, в то время дед со своим другом на охоту выбирались каждые выходные.
— Однажды я не стал шишку класть на стол или чурку, — вел рассказ дед дальше. — Я вытянул руку и положил на стол. На моей ладони лежало лакомство для этой горластой бестии. Кедровка заволновалась, заперелетала с ветки на ветку, заорала; и бранилась долго, но я сидел по-прежнему, не шевелясь. Я даже старался на нее не смотреть. Вдруг появилась на столе. То на меня сверкнет своим карим глазом, то на шишку, то на меня, то на шишку… Наконец-то решилась: скакнула к ладони проворно, схватила шишку, и утащила свою добычу.
…Тут и впрямь кедровка стрекотнула, но звук донесся сверху. Соня подошла к открытой двери и увидела кедровку, которая сидела на дереве. Дед тоже пригнулся, глянул вверх.
— Кедровка, я же говорил, — дед громко поставил кружку на самодельный стол.
За стеной снова послышалось шуршание.
— Шуршит-то внизу, а кедровка — на дереве, — усомнилась Соня.
— Молодец! — наблюдательная, — сказал дед, одобрительно посмотрев на внучку. — Это, наверное, ветер листву мороженую гоняет, тут место продувное, снег-то и сдуло до листьев, — нашел причину шелестенья дед. А сам как-то напружинился: вроде, ветра такого сильного нет — отчего же тогда шуршит? Надевать обутки неохота, чтобы проверить. «Ладно, — думает, потом погляжу».
— Разберемся, — говорит внучке, — ветром листву, может, гоняет, — все же высказался дед в пользу своего предположения и стал одеваться. Соня тоже надела теплое пальто.
Пока одевались после горячего чая, упарились. Вышли на улицу, ступив на свежую порошу.
— На охоту бы сегодня, — указал дед на ровный переновок, — все следы свежие.
— Смотри, дед, заяц! — крикнула Соня.
Дед и сам уже увидел удаляющегося беляка. Только темные кончики ушей видны на фоне ярко светящегося на солнце снега, а сам косой почти не виден, а вот и скрылся он совсем за кустиками заснеженного ивняка.
Дед и Соня шагнули за угол избушки.
— Вот оно что, — приглушенно сказал дед и усмехнулся, — зайчик-то все утро нас слушал.
— Ты на охоту хотел идти, а зайчик сам к тебе прискакал, — усмехнулась внучка.
— Раз мы уже зайчика видели, то на охоту не пойдем, — изрек дед, как отрезал.
— Ну и хорошо, будем ремонтом заниматься, да, дед?
— Да, внучка.
Они стояли у того места, где только что сидел заяц. За избушкой, где всегда продувало сквозным ветром, снег сдуло, оголив толстый слой листьев. А на самом углу виднелась сидка его — вытаянный пятачок и заячьи следы, приведшие его к избе и уходящие в березняк. Оказывается, заяц-то и шуршал все утро сухими листьями, слушая дедовы истории.
С утра дед решил спилить старую сухую осину.
— Давно на нее зуб точу, — проговорил он, указывая на наклоненную в сторону избы сушину, — еще на голову кому-нибудь упадет. До избы-то, похоже, не достанет, — он смерил осину от корня до обломанной вершины, потом повернулся к избе, — нет, не достанет.
Завизжала бензопила, посыпались снопом светлые опилки. Сделал дед один запил, потом еще под углом, и вывалился клин из-под шины бензопилы.
— Будешь толкать вот в эту сторону! — перекрикивает дед пилу.
— Понятно! — Соня деловито прислонила сухой дрын к стволу повыше и налегла, чтобы лесина упала, как дед задумал.
Запела пила громко и натужно. Дед присматривает за внучкой.
— Осторожно, чтоб не соскользнула! — кричит.
Вдруг осина издала громкий треск, резко сдвинулась и плашмя упала на снег.
— Хорошо упала, как нужно.
Теперь, когда лесина лежала на земле, и дед, и Соня удостоверились, что до избушки лесина не достала бы. Дед покряжевал толстую осину, взял топор и стал колоть напиленные чураки. Дед колет, внучка складывает поленницу у двери избушки. Дело ладится.
— Ты у меня помощница что надо, — хвалит дед, вытирая пот со лба.
— А ты брать меня не хотел, — прищурившись, говорит Соня.
— Да мне все кажется, что ты маленькая, а ты вот уже какая, — дед сдвинул брови вверх. — Устала?
— Нет, не устала.
— А я вот уже задох.
— Так у тебя и работа тяжелее, а у меня что: складывай себе поленницу…
За разговорами работа продвигается. Уже через час-другой и поленница сложена, и в избу дрова занесены.
— Пора бы нам пообедать, — говорит дед, усаживаясь у печки на свежеспиленный чурак, который занес в избу. Ты-то как — оголодала, поди?
— Я бы сейчас слона проглотила, — отвечает внучка.
— Я тоже… Аппетит мы нагуляли с тобой отчаянный, — продолжает дед, а сам уже поставил кастрюльку на печку с оставшейся от ужина едой. Соня подняла с полу судок с остатками бабкиного пирога: дед вчера поставил его под полати, потому что там, «как в холодильнике».
Сама себе удивляется Соня. Разве ела бы она дома макароны с тушенкой, да еще зажаренные с луком? Да никогда. А сало с чесноком? А тут все ей кажется вкусным. Дед догадывается, о чем думает Соня, смотрит на нее, улыбается в усы:
— Поработаешь до поту, так и поешь в охоту, — говорит, и непонятно: Сони касаются его слова или о себе бает.
Дед убирает грязные тарелки, наливает горячий чай. Соня завороженно смотрит на кружащийся над кружкой пар. Двери избушки открыты, и проникающий холодный воздух колеблет столбик тянущегося вверх пара: то его прибивает к столу, то он выпрямляется, то вдруг завихрится причудливой спиралью. При ярком дневном освещении Соня рассматривает избу: у самого входа на вбитых гвоздях висит теплая одежда, в углу белый маскхалат; над печкой полочкой приделана металлическая сетка, на которой лежат меховые рукавицы, спички. Там ночью сушились ее и дедовы валенки. У стола сделана полка для посуды, на этой полке хранится сахар, чай, баночка с растворимым кофе, соль и прочая мелочь. Соне вдруг пришло в голову, что попади в избушку бабушка, она бы навела порядок и на полке, и на вешалах, и вообще в избе. Пожалуй, заставила бы деда побелить стены известкой и вымыть пол.
— Хорошо у тебя в избушке, — говорит она деду, — только бабушке не очень понравилось бы.
— Уж она бы заставила меня углы мести. Ей занавесочки, рюшечки подавай. Тут свой порядок: мне главное, чтобы изба была теплой, чтобы не протекала крыша, чтобы можно было обогреться после охоты, рыбалки, обсушиться, а занавесочки-рюшечки — это лишнее, — сказал дед, и как бы в свое оправдание произнес: — Вот и сегодня — нужно крышу починить, угол законопатить, да верхние венцы скобами скрепить. У каждой избушки свои поскрипушки, так вот.