Страница 14 из 17
Катализатором, как это ни странно, служили высокомудрые «а если» компьютерных стратегий и альтисторических книжек. Как и у большинства (эпитет «молчаливого» тут более чем уместен, ибо большинство это не мельтешит на экране, не публикует одиозных мемуаров, не эстетствует, не эпатирует, не судит, не рядит, а если и подличает, то, как правило, втихаря), у него, у Годунова, в реале был ограниченный набор социальных ролей. Сын, внук, командир, подчинённый — это все в прошлом. Пассажир маршрутки, покупатель в магазине, сосед склочной бабульки, меланхоличного дедульки и ещё двух с половиной — трёх сотен душ, проживающих в ординарной хрущобе… При всем богатстве фантазии наберется не больше дюжины заурядных ролей. То ли дело стратежки! Впрочем, со вздохом признавал Годунов, это в пятнадцать лет лестно ощущать себя гением и рулевым. А когда тебе втрое больше и твоя судьба, если не моргая смотреть правде в глаза, под стать хрущобе — типовая, бесперспективная и неремонтопригодная, то геймерские амбиции, мягко говоря, неадекват. И вообще, даже в период подростковой социализации Александр Васильевич не примерял на себя роль колыхателя земли. Сотрясателя воздуха — это ещё куда ни шло, на такое всякий способен. Особенно если рюмка была не последняя.
Тем не менее, к стратежкам он пристрастился… а началось-то все ещё в период службы с невинных тетрисов и пасьянсов! Точнее, началось с того, что ему опротивела, обрыдла и осточертела продукция самого важного из искусств. Прежние герои казались архаичными, как ламповые телевизоры, новые сплошь и рядом оскорбляли его эстетическое чувство — а оно у Годунова было, хотя он, не признающий дамского слова «эстетика», обычно говорил «чистоплотность».
Поиск себя на тридцати квадратных метрах изрядно затянулся, и не было уже рядом ни материально озабоченной жены, ни приятелей-доброхотов. То есть не было ничего, что составляет жизнь обычного благополучного человека. Порой ему казалось: окружающий мир — искусственный и пустой, словно бело-красная банка из-под «Кока-Колы», люди не живут, а только выполняют примитивнейшую программу: «спать, работать, есть, совокупляться, спать, работать»… Чтобы избавиться от этого ощущения, Годунов, выключив надоедливо бормочущий «зомбоящик», доставал из шкафа пару альбомов в тёмно-вишнёвых коленкоровых переплетах и погружался в застывшие на бумаге мгновения того, настоящего, мира. Его собственного мира нерастраченных попусту надежд.
Вот на одном листе — немногочисленные снимки со свадьбы родителей. Отец — в отутюженном кителе с воротом-стоечкой, уже без погон и петлиц, но латунные пуговицы со звёздами ещё не спороты. По тем послевоенным годам нормально: многие фронтовики «донашивали второй срок». Мама в простом светлом платье и с кружевным шарфиком вместо фаты. Вот — широкоглазый стриженый паренек в необмятой фланке с гюйсом на плечах и звездастым якорем на пряжке. Первый «увал» в мореходке… Вот — веселые лица под бескозырками, играют мышцы под обтягивающими тела тельняшками, двумя ровными крыльями подняты весла яла 6-Д: соревнования по гребле на День ВМФ СССР. А тут — фотографии офицерских лет: то в кителе, то в тужурке, то в робе. Вот на этом фото он при полном параде гуляет по Ленинграду. А на этом — в родимой БЧ-5, опирается рукой о переборку. Лицо усталое, и без того тонкий нос совсем заострился, чисто выбритые щеки проваливаются. Да, тяжёленек был тогда поход…
Сейчас, конечно, Годунов смотрится презентабельнее: с годами обзавёлся небольшим «командирским» брюшком, в волосах мелькает проседь (друзья по службе, помнится, смеялись: «Как на шкурке у песца!»), аккуратно подстриженные небольшие усы прикрывают шрамик на рассеченной в детской драке губе. Но все так же горда офицерская выправка и сильны моряцкие руки. Что же до морщин на лбу — так оно и к лучшему: авось умнее покажется и уж точно — солиднее. Как полагается не просто домоседу, а отшельнику.
Впрочем, Александр Васильевич не сомневался: достаточно сделать небольшое усилие, чтобы выйти из этой ненормальной изоляции, по сравнению с которой автономное плавание равноценно праздничному собранию в аристократическом клубе, примерить новую жизненную роль и дальше пошагать.
Ну, и сделал. Перешёл дорогу, открыл дверь ближайшей школы и обернулся преподавателем ОБЖ и начальной военной подготовки.
Эйфории от обретенного дела он не испытывал. А кто сказал, что при отсутствии эйфории нельзя вкладывать в работу душу? И, тем паче, добросовестно выполнять обязанности? В перечне самых необходимых человеческих качеств добросовестность заняла бы у Годунова почётное первое место. Увлечённость — не путать с идиотской эйфорией! — второе. Отсутствие эйфории позволяло сохранять душевное спокойствие и ясность мыслей в условиях перманентных бабских склок, осложнённых диспропорцией между образовательным уровнем склочниц и их же уровнем жизни. Наличие увлечённости провоцировало Александра Васильевича на поступки, коих должностные обязанности от него не требовали.
Выпотрошив свои шкафы и чемоданы, Годунов смог обмундировать троих ребят. Так было положено начало клубу «Резерв ВМФ», участников которого тут же за глаза стали именовать «Санькиными юнгами». Далее в Совете ветеранов Вооружённых Сил удалось заполучить адреса моряков-отставников. Ежедневно в течение трёх недель Александр Васильевич, одевшись по форме и взяв на буксир первых своих юнг, отправлялся в гости. Расчёт оказался верным — незваным гостям не только радовались, но и одаривали их обмундированием, кто чем мог. Буквально от сердца отрывали, но ни один не отказал.
Двадцать четыре юнги — двадцать четыре полных комплекта. А заодно — готовый состав Почётного Караула для Поста № 1. Это внешняя сторона, позволявшая директрисе наглядно демонстрировать всяким-разным комиссиям успехи военно-патриотического воспитания (что, впрочем, не мешало ей вяло отмахиваться от просьб военрука выделить хотя бы постоянный кабинет для занятий клуба, не говоря уж о макете автомата, игрушке весьма дорогостоящей).
Куда более важный результат — строю юнг под Андреевским флагом вдруг начали отдавать честь встречные военнослужащие. Символично? Да.
Были и другие символы. Не воодушевляющие. Прямо сказать, некрасивые.
Присмотрел Александр Васильевич парусно-моторную яхту, тихо ржавеющую на причале у лодочной станции. В отличие от речных трамвайчиков и прочих увеселительных лоханок, эта красавица до коммерческих манипуляций унижена не была. Она просто погибала, как всеми брошенная аристократка в эмиграции. Начал Годунов наводить справки — и выяснил, что находится она на балансе «у области», проще говоря, была кем-то когда-то подарена отцам и кормильцам, а они попросту не придумали, куда её пристроить, а потом и вовсе забыли. Сюжетец для Салтыкова-Щедрина, этюд в серо-чёрных тонах.
Со своей обычной обстоятельностью и настойчивостью принялся Годунов обивать мраморные пороги. Заполучил хандру и радикулит, а итог… итог подвел очередной зав чем-то там, рубанувший в сердцах: «Да пускай себе догнивает!»
Разумеется, юнгам категорический отказ был преподнесен в менее… гм… категоричной форме. Но случилось так (простое совпадение? или совпадение, именуемое судьбой?), что с этого момента в клубе тоже завелась ржа и гниль. Да, ушли не лучшие. Да, Годунов не утратил контроля над ситуацией… Однако ж в его голове поселился тоскливый, как все извечные, вопрос: «И нафига?..»
Водки, кроме как в День Победы и День освобождения Орла, капитан не пил, чем повергал в недоумение трудовика и зама по административно-хозяйственной — последних из вымирающего племени школьных мужиков. А они-то было обрадовались: вот, пришел в коллектив мужчина в самом расцвете, значит, можно, не манкируя традицией, соображать в подсобке на троих… Теперь глядели сочувственно, дружно придя к простейшему выводу: закодированный, потому как на больного не похож. В кухонном шкафчике у Годунова одиноко коротала век бутылка коньяка, початая в День ВМФ два года тому назад. Да и вообще, совмещать коньяк с извечными русскими вопросами — всё равно что топиться в стакане воды: теоретически возможно, а практически трудноосуществимо.