Страница 15 из 23
На следующий день ее решимость улетучилась, и она, хоть ей и не был по душе рабочий процесс, вернулась в студию. «Она осталась из-за денег», – угрюмо заметил ее родственник. Сложно отказаться от столь привлекательной зарплаты.
Не то чтобы Мэри видела эти деньги. «Все деньги уходили ее отчиму, – продолжал ее родственник. – Он был очень строгим и суровым. Ей приходилось отдавать весь свой заработок». Мэри это ненавидела, и ей было особенно неприятно, потому что большинство девушек в студии оставляли деньги себе и тратили их на одежду по последней моде в T. Lucey & Bro, где продавались «корсеты, перчатки, кружева, ленты, всякие безделушки и галантерея».
Мэри мечтала потратить свою зарплату на туфли с высоким каблуком, которые она обожала. В один прекрасный день она решила, что с нее хватит. В конце концов, трудилась она, а не отчим, так что на этой неделе после получки она пойдет прямиком в обувной магазин и выложит свои тяжело заработанные деньги за пару чудесных туфель: это были бы ее первые туфли на высоком каблуке. Так она и поступила – она даже сказала продавцу их не упаковывать, так как собиралась надеть сразу. «В этом была вся Мэри! – с нежностью воскликнул ее родственник. – Она понимала, что если придет в этих туфлях домой, то ее отчим ничего не сможет поделать».
Так и случилось. Мэри поругалась с ним из-за того, что не отдала ему чек, и в итоге уехала из дома, когда ей исполнилось 17. Ее зарплата и мятежный дух ей это позволяли.
Вновь обретенная Мэри дерзость была символом той эпохи. Шли «бурные двадцатые», и даже в таком небольшом городке, как Оттава, чувствовался дух феминизма и женской радости, возвещая о грядущих переменах.
Красильщицы циферблатов были молоды и красивы, и им до жути не терпелось увидеть мир.
А какое же отличное выдалось для этого время. «Сухой закон в Оттаве был не помехой, – заметил один из местных жителей. – Оставалось полно питейных и игорных домов». И не только это, а еще большие джазовые оркестры и веселье. Красильщицы циферблатов вместе со всеми выплясывали под Twentieth Century Jazz Boys, а затем под Бенни Гудмана. В 1923 году в Америке все помешались на танце чарльстон, и девушки из Radium Dial тоже вовсю крутили коленями. Яркое сияние радия на их волосах и платьях делало эти вечеринки особенными. «Многие из девушек, – вспоминала Кэтрин Вольф, – приходили в своих дорогих платьях на работу, чтобы они покрылись сверкающей пылью перед предстоящей вечеринкой».
Таким образом, у девушек было еще больше причин тратиться на модную одежду: они покупали шляпы из последних коллекций, туфли на высоком каблуке, сумочки и жемчужные бусы. Причем веселье бушевало не только после смены: в рабочее время девушки тоже были в ударе. Как и в Орандже, начальство – мистер и миссис Рид, а также мисс Мюррей – работало на первом этаже, так что красильщицы могли вволю предаваться веселью. В обеденный перерыв они собирались в темной комнате с остатками радиевой краски: они придумали новую игру.
«Мы красили локти, губы и ресницы [остатками радиевой краски], а затем красовались друг перед другом в темной комнате», – вспоминала Мэри. Девушки всегда получали новые баночки с материалом после обеда, так что с оставшейся с утра краской могли делать все, что им заблагорассудится. Мэри обильно намазывала светящейся смесью вокруг носа и бровей, после чего рисовала себе изящные усы и смешной подбородок. Девушки строили друг другу рожицы – им это казалось до одури смешным. Шарлотта Невинс вспоминала, как они «выключали свет, смотрелись в зеркало и много смеялись. [Мы] сияли в темноте!»
Тем не менее, несмотря на все веселье, это было странное и пугающее зрелище. В темную комнату не просачивался ни единый лучик солнца. Там вообще не было никакого света – не считая сияния вещества, которое девушки наносили себе прямо на кожу. Разглядеть можно было лишь радий, но не их самих. В любом случае, как сказала сама Мэри, все это делалось «исключительно ради забавы».
Все больше и больше новых девушек присоединялись к ним в Radium Dial. Фрэнсис Глачински, Элла Круз, Мэри Даффи, Рут Томпсон, Сэди Прэй, Делла Харвестон, а также Инез Коркоран были среди них. Инез сидела в студии прямо напротив Кэтрин Вольф.
«Мы были сборищем довольных, радостных девушек, – с нежностью вспоминала Шарлотта Невинс. – Самый яркий девичий клуб в Оттаве. [У нас была] наша собственная небольшая банда». Эта банда вместе работала, вместе плясала и гуляла вдоль реки, а также совершала походы в Starved Rock, местный салон красоты.
Они чудеснейшим образом проводили вместе время. И как позже сказал про эти безмятежные деньки племянник Кэтрин: «Они думали, что это никогда не кончится».
Глава 9
Орандж, Нью-Джерси
– июнь 1923 года—
В Орандже «бурные двадцатые» тоже были в разгаре, однако Грейс Фрайер было не до плясок. Ее беспокоила странная легкая боль в спине и ступнях: ничего серьезного, однако достаточно, чтобы доставлять неудобство при ходьбе. Танцы даже не обсуждались, хотя девушки в банке и продолжали устраивать свои вечеринки.
Она старалась не думать об этом. В прошлом году ее тоже временами беспокоили различные ноющие и острые боли, однако они приходили и уходили. Она надеялась, что и эти боли в конечном счете пройдут, навсегда оставив ее в покое. Она списывала все на усталость: «Я решила, что у меня лишь легкий ревматизм, так что ничего по этому поводу не предпринимала». Грейс нужно было думать о куда более важных вещах, чем боли в ногах: ее повысили на работе, и теперь она стала руководителем отделения.
Беспокоили ее, однако, не только больные ступни. Еще в январе Грейс сходила на плановый осмотр к стоматологу: он удалил ей два зуба, и, хотя воспаление не проходило потом две недели, в итоге все зажило. Теперь же, по прошествии полугода, на месте удаленного зуба образовалась дырка, обильно сочащаяся гноем. Десна болела, запах был неприятный, а привкус во рту и вовсе отвратительный. У Грейс имелась медицинская страховка, и она была готова заплатить, чтобы разобраться с этой проблемой: она не сомневалась, что врачи смогут ее вылечить.
Если бы она знала, что происходило всего в нескольких милях, в Ньюарке, ее вера во врачей запросто могла бы пошатнуться. Бывшая коллега Грейс Ирен Рудольф оплачивала услуги одного врача за другим – однако толку от этого не было никакого. К этому времени она перенесла операцию и переливание крови – все тщетно. Гноящаяся челюсть пожирала Ирен заживо, кусочек за кусочком. Девушка чувствовала, что теряет силы. Пульс стучал у нее в ушах: сердце билось все чаще, стараясь обеспечить кислородом страдающее от анемии тело, – однако ее жизнь, казалось, лишь замедляла свой ход.
У Хелен Куинлан в Орандже тем временем сердце и вовсе перестало биться. Она внезапно скончалась третьего июня 1923 года у себя в доме на Норт-Джефферсон-стрит. Ее мать Нелли была рядом с ней. Хелен исполнилось всего 22, ее свидетельство о смерти гласило, что умерла она от ангины Венсана. Это бактериальное заболевание, мучительная прогрессирующая инфекция, начинающаяся в деснах и постепенно распространяющаяся на ткани ротовой полости и горла, пока они – опухшие и изрытые язвами – в итоге не отмирают. Позже ее врач признался, что не знал, подтвердили ли лабораторные анализы этот диагноз, однако его все равно вписали в свидетельство о смерти.
«Ангина» в названии этой болезни происходит от латинского слова angere, означающего «сжимать, душить». Именно это и чувствовала Хелен, когда инфекция ротовой полости добралась до горла. Так и умерла девушка, юбка которой раньше постоянно развевалась на бегу, отчего парни не сводили с нее глаз и восхищались ее любовью к жизни и свободой. Она прожила невероятно короткую жизнь, затронув сердца тех, кто ее знал, – и вот теперь Хелен внезапно не стало.