Страница 7 из 11
Пока я читал лекцию одним смершевцам про КВЖД и Харбин, другие вели аресты. Соседние комнаты наполнялись хайларцами и мужчинами из деревень Трёхречья, с ними потом я в лагерь угодил.
Под утро полковник распорядился прекращать «слушания» и отдыхать.
Так прошла моя первая ночь заключения.
В последующие дни начались допросы. Допрашивали и девчонок. Валя Подкорытова на нашей улице жила. Единственная в Хайларе платиновая блондинка. Как американская артистка. Её задержали, допросили и выпустили, но поручили: будешь кормить, разносить еду арестованным. Точнее – задержанным. Нас так называли…
Мою напарницу по радио Аню Артёмову – женский голос, диктор радиовещания – тоже СМЕРШ дёргал… Она тоже разносила еду арестованным… В 1955 году поехала из Хайлара в Советский Союз, удачно вышла замуж за офицера подводного флота и запилась. Кто его знает, может, из-за меня. Совестливой была и девчонка совсем, когда СМЕРШ взял. Вынудили оговорить меня, своего товарища… Хотя всё одно, скажи она что-то на меня или промолчи, отправили бы этого «товарища» в лагерь. Раз задержали, значит, виновен… Вёл я себя с ней на радио очень корректно, называл исключительно на вы. Знаков повышенного внимания, как парень девушке, не оказывал, но в остальном… Всегда открою перед ней дверь, пропущу вперёд, помогал что-то поднесли… Меня так воспитывали… Я раньше Ани пришёл на радио, подсказывал ей первое время. Мне потом передала землячка по Хайлару, Аня ей проговорилась, что лишнего обо мне сказала СМЕРШу. Значит, терзалась от содеянного, носила этот камень в душе…
В девяностые годы я подал на суд, нанял адвоката, он оформил запрос, чтобы дали моё дело ознакомиться. Меня вместе с адвокатом пригласили в здание архива ФСБ. Заходишь, одни двери – охрана, двое с пистолетами, другие двери, снова вооружённые охранники. Идём дальше, сидит дежурный офицер, по его указанию завели в отельную комнату без окон: «Ждите». Минут через двадцать-тридцать приносит женщина дела, две толстенные папки, что в Хайларе на меня завели.
Я полистал одну папку, вторую, разволновался – не могу читать… Потом на крыльце адвокат спросил:
– А вы видели, что показала на вас Артёмова?
– Нет, а что?
Пусть, думаю, перескажет.
– Ну, и не стоит давнее ворошить, – ушёл от ответа.
Лишь обронил: наговорила, что я вёл агитацию против Советского Союза.
А потом до меня дошла информация от земляков, что Аня в Москве запилась. Человеком всё же оказалась порядочным по большому счёту…
При аресте у меня отобрали очень дорогой перстень, часы золотые. Пообещали вернуть при освобождении. Но в деле изъятие не зафиксировано. Забрали и присвоили. И кто преступник? Мало того, что раскручивали дела на пустом месте, зарабатывая звёздочки, ещё и грабили.
Я им говорю:
– Это не оружие, зачем забирать?
– Не положено! Потом вернём.
И положено было в чей-то карман…
Генерал
Допросы вели не в Кудахане. Оттуда перевели всех арестованных, то есть задержанных, в бывший японский военный городок. Заборы кирпичные – метров шесть высотой. Японцы, прибрав к рукам кусок Китая, серьезно обосновывались. Строили на века. Благо дармовых рук миллионы. Ведут нас пэпэшатники по городку, сворачиваем в одном месте – кирпичная стенка на уровне человеческого роста сплошь исстреляна, до половины выкрошена пулями. Гильзы валяются. Сразу в голове зароились невесёлые мысли. Друг друга толкаем, показываем на стену, шепчемся:
– Здесь расстреливают.
Каждый подумал: «Вот зачем подальше от Хайлара привели». Кто-то глазастый заметил:
– Крови-то нет, везде была бы от расстрелов.
Поселили в доме с комнатами японского стиля. Заходишь – обувь оставляешь, залезаешь на возвышенность с татами, столик маленький. Наше дело подневольное, на татами развалились, лежим. По очереди следователи вызывают. Меня два дня допрашивал капитан, две недели подполковник писал за мной, потом к генералу привели. После генерала тишина. Генерал, подводя итог работы со мной, захлопнул дело и бросил:
– Все ваши дела и опилок не стоят!
– Зачем тогда держать? – говорю. – Отпустите.
– Ишь ты! Не так скоро Москва строилась.
Как-то мы в нашей арестантской комнате расшумелись, заспорили, охрана открывает дверь:
– Что вы тут болтаете?
И вызвали парня, если память не изменяет – Алексей, приказывают ему:
– Выходи!
Он рукой нам помахал:
– Всё, ребята, я на свободу!
До этого уверял:
– Меня обязательно выпустят, я на советских два года работал, у меня радиостанция была.
Молодой – двадцать лет.
Не очень его россказням верил: что за шпион, всем подряд о подпольной работе треплется, тем не менее – отпустили.
Сейчас думаю: может, наседкой был.
А мы дальше сидим. Правда генерал обнадёжил:
– Жду распоряжения из Москвы, вот-вот должно прийти, сразу вас освободим! Многих. Которые замешаны в гражданской войне на стороне белых, тех оставим. Остальных освобожу.
Уверенно сказал.
Человек в неволе за всякую соломинку хватается, а здесь сам генерал пообещал. Я размышляю о дальнейшей жизни, планы строю. С дикторством эпопея закончилась, надо в Харбин подаваться. Хорошо бы на железную дорогу устроиться…
Но вдруг что-то изменилось в смершевском ведомстве: засуетились они, забегали. Адъютант генерала заглянул и сказал:
– Знаете, чанкайшистские войска разбили 8-ю народную китайскую армию.
И добавил:
– Это плохо.
Не знаю, насколько ченкайшисты подгадили, погнав части Мао Дзе-Дуна, однако вместо обещанной свободы, нас повезли в Россию. Перед отправкой на вокзал построили на улице, поздняя осень, конец ноября, ночь, генерал вышел и повинился:
– Извините, что наболтал вам. Так в жизни бывает.
Искренне нам обещал и чувствовал себя виноватым. Во всяком случае, мне так показалось. Мог бы и не выходить к нам, не извиняться…
Москва прислала срочную депешу: не отпускать никого, всех, кого взяли, везти в Советский Союз. Виноват или нет, был карателем в Белой армии или нет, воевал у Семёнова, Каппеля, Колчака или нет – не имеет значения…
Поезд
При погрузке в вагоны первый звонок прозвучал: мы не люди, мы – скоты. Набили впритык один к другому. Потерпите, дескать, до Читы недалеко ехать. Конвойные кричат:
– Ещё двое осталось!
Каждый арестант на учёте, конвой головой отвечает. А вагоны под завязку. Слышим, крики с перрона:
– Куда мне девать?!
– Впихивай! Твою мать!
Втолкнули. Двери кое-как закрыли. Как ехать в таких невыносимых условиях? При дыхании друг друга раскачиваем. Я впередистоящего тесню, дышать мешаю, он мне.
Погрузили, и стоим. Полчаса, час… Смотрю, передо мной парень опустился на корточки, на коленке записку карандашом настрочил, в щель вагона сунул. Можно сказать в никуда. Другой просит:
– У кого есть бумага?
Писали: я такой-то, нас увозят в СССР. В надежде, что клочок поднимут добрые люди и передадут родственникам. Многие уцепились за призрачную возможность сказать о себе. Но доходили весточки. Мне потом рассказывали: «Записки, что вы из вагонов бросали, люди поднимали и отдавали родственникам». Был уже мороз, снег… Нас в Хайларе погрузили в вагон и десять часов стояли. Задубели. Ждали три вагона с такими же бедолагами, как мы, из Харбина. Наконец подогнали их, подцепили, слышу, снаружи возглас:
– Сейчас отправят их!
Двинулся состав. Стоим сельдями в бочке. Кто-то умный предложил рассчитаться по номерам, чётным сесть, а нечётным стоять. Потом поменяться. Получилось как в анекдоте про козу. Бедолага взмолился к небесам: «Помоги, Господи! Не могу больше! Детей – воз! Теснота! Жена – змея! Тёща – зверь! Содом и Гоморра! Сил больше нет так жить!» Бог посоветовал поселить в доме козу. С ней и подавно невмоготу сделалось. Взмолился опять: «С козой вообще житья не стало, хоть в петлю». Всевышний даёт новый совет: убрать скотину из жилища. Без козы жизнь бедняге показалась раем. Вот и мы – одни сидя едут, другие стоят. И так хорошо. При дыхании не раскачиваем друг друга, не стесняем. Свободно лёгкие работают и у тех, кто сидит, и у кого очередь стоя ехать. Другая напасть. Доски вагона скреплены металлическими полосками, заклёпками. Кто-то, пока сидел, примёрз, встать не может по команде. Рвёшь-рвёшь – никак. Соседи помогут, а клок одежды останется. Так и ехали. Двое с ума сошли. Один понёс околесицу: он едет в Цицикар, там у него любимая девушка Мила. Второй начал рваться на выход. У него экзамен по электротехнике в Харбинском политехническом… Были и смерти. Один раз сразу трое друг за другом. Кричим конвойным: умер! В ответ ругань, маты… Кажется, и друг другу готовы глотки перегрызть, не хочется с нами возиться… Откроют двери вагона, мы подтолкнём покойников к краю…