Страница 22 из 23
– А ты что, такой? Расстроен чем?
Мама знает о Луселии, не сразу, но я рассказал ей о своей внебрачной дочери. Мама, выслушав, сказала тогда:
– Хорошо, что не бросаешь хотя бы материально. Но… не пожалеешь потом, когда станешь очень взрослым, что не сумел заставить себя быть нормальным отцом?
– Разве надо себя заставлять? Разве я не должен был сам этого захотеть? Сам! А не оказаться прижатым к стене свершившимся фактом?
Мама пожала плечами тогда:
– Это называется ответственность, сынок. Надо было раньше думать.
– Раньше, когда это?!
– Видимо тогда, когда твоя рука потянулась расстегнуть штаны… – спокойно сказала мама. Он с отцом особенно не щадили и не баловали меня. Я не рос академическим ребёнком, членом тусовки «золотой молодёжи». В юности я ещё не понимал, а теперь я благодарен им за это, с моими задатками я превратился бы в худшего представителя мажоров.
А сейчас, видя моё подавленное настроение догадалась, где я был. Только после этих встреч я становился таким.
– Мне жаль, Валюша, что у тебя такие отношения с дочкой. Уверен, что ничего нельзя изменить?
– Ну как изменить, мама? – начинаю сердиться я.
Она пожала плечами:
– Мне трудно сказать, Я не мужчина, у меня иное отношение к детям… но… если бы я не воспитывала тебя с рождения, возможно и я не могла бы испытывать к тебе того, что испытываю. Трудно любить того, кого ты не знаешь. Я тебя… мне тебя жаль, Валюша, жаль, что это так. Что я не знаю мою внучку. А ты не знаешь свою дочь. Выход только один: жениться, нарожать детей, почувствовать себя отцом, и тогда ты сможешь, может быть, принять и эту девочку.
Я усмехнулся, убирая тарелки со стола:
– Нелёгкий какой-то путь.
Мама тоже улыбнулась, вставая:
– Открою тебе секрет, сынок: в жизни почти нет лёгких путей, – мама включила чайник и открыла крышку над тарелкой с выпечкой. – О, Агнесса Илларионовна и профитроли сделала, знала бы, не стала так наедаться.
Жениться. Это кажется так просто, вот они, толпы девушек, готовых быть со мной, уж, конечно, большинство согласились бы выйти за меня, но… почему меня пробирает тоскливая ломота до костей, когда я думаю о том, что… как говорит Женя Лукашин: «Будет сновать у меня перед глазами туда-сюда, туда-сюда!». Говорить ведь о чём-то надо, хотя бы иногда… По-моему, мамины надежды на то, что я когда-нибудь смогу сделать её счастливой бабушкой, никогда не осуществятся.
Мама достала чашки и сказала, как будто между прочим:
– Послушай, Валюша, у одной моей приятельницы есть дочка, ей двадцать семь, она недавно развелась с мужем, и может быть…
Я захохотал:
– Мам, знакомить меня будешь как в прошлом веке?!
– Ничего особенного, не сватаю же я тебя! Понравится, будете встречаться, а нет – никто не заставляет.
– Я ушам своим не верю! – я вышел из кухни, не намереваясь больше слушать. «Вечера кому за тридцать» – дожил…
Больше мы не говорили об этом в этот вечер. Но, через неделю или две, мама вернулась к этому разговору. Она вошла ко мне в комнату, где я смотрел «Бездну» на своём видике, с удовольствием задрёмывая время от времени, пребывая таким образом в неком блаженном трансе.
– Это билет в «Сатирикон» на Райкина, говорят крутейший спектакль, – сказала мама и положила бумажку на мой стол.
– «Крутейший»? – что-то я не припомню таких слов в мамином лексиконе.
– Говорят, да. Второй билет у Танечки, в соседнее кресло.
Я даже сел:
– Мам, мне тридцать три года, и я буду как…
– Вальтер, это просто культпоход, – сказала мама. – Сбежишь в антракте, если что. Она хорошенькая.
– Ты видела?
– Да.
– А что тогда с мужем разошлась?
– Студенческий брак. Люди женятся, потом вырастают и оказывается, что они чужие. Ничего особенного, это теперь бывает часто, – мама направилась к двери. – Там по телевизору про поджог ночного клуба, восемь человек погибли. Ты… твоих друзей нет среди них?
– Илью я видел вчера утром, значит, он там не был. Да и… он, наверное, и не ходит теперь по клубам, у него семейная жизнь, – почти зло ответил я.
Ещё бы мне не злится, если раньше я ревновал Илью к тому, что у него слишком много увлечений, которые я не разделяю, хотя бы мотоциклами, так теперь он со своей ненаглядной Маюшкой вообще стал недоступен для меня.
– Илья женился?! – мама остановился на пороге. – А я… думала он… такой, убеждённый холостяк-гуляка и плохо на тебя влияет.
Я только отмахнулся и сказал мрачно:
– Он – хуже, он чёртов однолюб.
– Серьёзно? – улыбнулась мама, и добавила нечто удивительное для меня: – Счастливец.
Глава 3. Хорошая
Наши друзья пострадали в том пожаре. Мокрый погиб там. Это было по-настоящему страшно – приехать ко второму моргу на Пироговку, откуда забирали тело Мокрого в закрытом гробу. Мы, нашей многочисленной компанией, на приглушенно и медленно рычащих мотоциклах поехали вслед за потёрханным ПАЗиком, где сидели его мать и бабушка и смотрели на его синий бархатный гроб.
Маюшка молчала и старалась будто стать меньше ростом. Будто ей неловко от того, что она жива.
– …что все мы живы… – сказала Маюшка, когда мы ночью лежали рядом голова к голове, слушая как шелестят листья, как редкие автомобили шелестят по асфальту. – И что живы, и так счастливы. Вот Мокрый, мы видели его ещё в те выходные, он… такой как мы и вдруг… он едет в том кошмарном синем ящике, чтобы быть закопанным в земле. В мокрой земле. Мокрый в мокрой… Как будто нарочно для того, чтобы… – она вдруг затряслась от смеха.
И я засмеялся, тоже, через несколько мгновений мы оба хохотали, до судорог в мышцах живота. Эта нервная реакция на смерть и отторжение смерти как того, что неизбежно придёт и за каждым из нас. Мы не хотим в это верить, мы не хотим об этом думать, этого не может быть для нас, мы вечно будем живы и будем любить друг друга. Поэтому, ещё задыхаясь от смеха, мы целуемся. И ощущения наших тел обострены, потому что мы помним кладбище, убитых горем маму и бабушку Мокрого, и все остальные, кто был сегодня на кладбище, я уверен, чувствуют то же…
– И ведь не на дороге погиб-то, а как гонял, будто смерть искал, и ни разу в аварии не был. А тут – тупой теракт и…
– Все теракты тупые.
– И во всех гибнут те, кто, кажется, не мог погибнуть…
Бесконечные сообщения о терактах или ещё что-то, я не могу точно сказать, но я не могла найти себе места, пока всё же не позвонила Илье на работу. В первый раз я только попросила его к телефону и, узнав, что он там и его не могут позвать только потому, что он занят с пациенткой, я успокоилась на некоторое время, но потом беспокойство вернулось. Утратить полностью связь с сыном я всё же не могу, это Лида как отключилась от Маюшки ещё тогда, шесть с лишним лет назад, так и теперь, после краткого перемирия, снова будто бы и не вспоминает о ней. Я спросила её об этом.
Лида холодно посмотрела на меня, молчала долго, а потом… вдруг, будто что-то открылось у неё внутри, она, чуть ли не со слезами в голосе, сказала:
– Да оба они, мама… Ты думаешь, я каменная женщина, что… Но эта история… Вся эта история, она меня с ума сводит с самого начала. Вот как Виктор не может простить Маюшке, так и во мне всё протестует. Как Илья обнял её, будто… И она… Но как с этим мальчиком они жестоко, с Васей… И стыдно… Господи, даже перед водителем этой «Газели» что возил нас, вот уж… Выходит, что же, всё это время… Как они такими выросли, мама?
Я пожала плечами.
– Они там… они теперь вместе живут там, в Москве? Ты… что-нибудь знаешь? – она посмотрела на меня как-то робко, будто стыдясь своего интереса.
– Не знаю. Но да, наверное, чего теперь-то? Хотя, я вообще не понимаю… Ничего не понимаю. Когда я узнала, что Майя и Вася стали вместе жить, я успокоилась, думала, ну вот, теперь всё будет хорошо и было ведь… Что у них опять… Я не могу этого понять…
– Вот и я… Это-то и сводит с ума. Но надо, наверное… Надо, как-то узнать, как там они? Такое время нехорошее… Ты… звонила Илье?