Последние километры
(Роман)

— Мои солдаты! Воины великой Германии! — обращался он к кучке затравленных подростков. — Слава немецкого оружия еще будет греметь в победных битвах…

«Так и есть, — мысленно распекал себя разъяренный от злости Гиммлер, — профессор де Крини говорил правду: болезнь Паркинсона в ее классическом проявлении. Это болезненное, маниакальное состояние длилось годами. Я знал об этом. Еще было время, была возможность. Мы имели друзей по ту сторону фронта от Аллена Даллеса до папы Пия. Какого черта я колебался! Верность? Вряд ли. Чувство долга? Глупость! Страх? Видимо, прежде всего. Особенно после неудачного покушения в Растенбурге. А теперь поздно. Поздно, поздно, поздно…»

«Я ни в чем не могу себя упрекать, — размышлял Геринг. — Я издавна предчувствовал, что этот разъяренный сифилитик до добра нас не доведет. Но игра есть игра. Разве я ничего не выиграл? Из прозябающего летчика я превратился в сказочного богача. Передо мной склонялись короли и президенты. В мою постель охотно ложились самые привередливые красавицы мира. Я охотился на оленей в парках собственного имения. А теперь сам стану объектом охоты. Таковы законы борьбы…»

«Чудо будет, непременно будет, — упрямо убеждал себя Геббельс. — Гороскоп обмануть не может. Смерть Рузвельта — лучшее доказательство этому. На севере группу морских и сухопутных войск возглавит гросс-адмирал Дениц, объединившись с группой Штейнера, на юге еще прочно держится Кессельринг. С Эльбы в район Берлина подойдет девятая армия и вместе с двенадцатой нанесет удар по южному участку русских. Мы выстоим, пока появится новое секретное оружие. Немецкий дух не сломить никому!» Веря и не веря собственным мыслям, он оцепеневшими пальцами нащупывал в нагрудном кармане металлические капсулы, в которых притаились шесть смертельных доз цианистого калия: для жены и пятерых дочерей. Для себя — пуля…

И только наспех одетые в военную форму мальчишки не думали ни о чем. Совершенно ни о чем. Они пожирали глазами божественное видение. Думать их отучили с первых шагов жизни.

Двадцатого апреля советская дальнобойная артиллерия открыла огонь по Берлину. Две величайшие армии мира, которые до сих пор сражались на тысячекилометровых пространствах, сосредоточились на небольшой площади, вокруг одного города. Возможности маневра для танковых частей уменьшались с каждым километром.

Бригада Березовского наступала в направлении Цоссена, в подземелье которого размещался штаб сухопутных войск рейха. По данным разведки, штаб во главе с генералом Йодлем спешно эвакуировался в Потсдам, поближе к штаб-квартире фельдмаршала Вильгельма Кейтеля, руководившего боями на Западном фронте.

Вокруг Цоссена мощные укрепления, и его решили обойти слева, через Луккенвальде. Батальоны Чижова и Барамия пробились сквозь противотанковые рвы и подвижные огневые заслоны, прикрывавшие подходы к небольшой речке. Комбригу показалось странным, что гитлеровцы словно бы охотно впустили наши тридцатьчетверки на прибрежный покосный луг. Взглянул на карту, которую держал перед собой, и понял маневр врага. Это была ненадежная, болотистая местность, естественная западня. Сверху заманчиво зеленели луговые травы, на бугорках уже зацвела желтоватыми звездочками заячья капуста, а ближе к берегу, сквозь сухую прошлогоднюю ботву пробивались свежие ростки травы. Но внизу, под всем этим, таилось болото. При помощи оптики хорошо было видно как всю эту поляну, так и замаскированные вражеские батареи на той стороне небольшой речушки, которая неподалеку отсюда впадала в систему озер, а из них вытекала дальше в Хафель и Эльбу. С тяжелыми боями, прорвав укрепления Шпрембергской возвышенности и с ходу форсировав Шпрее, бригада вползала в губительные трясины многочисленных болот и озер, которые гигантской подковой охватили город с юга — от Штраусберга до Бранденбурга.

Передние машины выскочили было на поляну и сразу же дали задний ход. Танк Барамия выдвинулся вперед и начал медленно пробираться по болотцу, выискивая пригодную дорогу. За ним пошли другие. Комбриг еще раз окинул взором карту. На ней были обозначены инженерные укрепления и огневая система противника. Именно в этом месте извилистая речушка делала наибольший изгиб, и заманчивый луг вытянулся впечатляющей дугой. Комбриг приказал:

— «Сорок шестой» и «пятьдесят девятый», стоп! Не вытягивайтесь в одну линию! Вас перебьют перекрестным огнем. Наступайте широким фронтом. Огонь, огонь по противоположному берегу!

Комбаты начали перегруппировывать роты. Но фашисты воспользовались этой минутной ошибкой. Вспышка за вспышкой — и уже усиливается огонь с обоих флангов.

Снаряды месят луг, попадают в тридцатьчетверки, искры и пламя сверкают и сразу же гаснут. У тридцатьчетверок крепкий панцирь, от большинства попаданий остаются лишь вмятины. Потом, когда закончится бой, они будут подсчитаны, сколько у кого — десять, двенадцать или больше. А сейчас бой в разгаре, и среди девяти снарядов может найти тебя тот единственный, последний…

Спасибо неугомонному, энергичному Журбе. Он своевременно подоспел со своими самоходками и обрушил прицельный огонь на головы фашистов.

Но танк Барамия загорелся.

Первым на помощь ему бросился Голубец. Когда Березовский прибыл к месту происшествия, Голубец и его товарищи уже погасили пожар. Им помогло то, что поблизости были небольшие озера.

В танке заклинило башню, пришлось вытаскивать экипаж через передний люк. Первым из него вывалился механик-водитель в тлеющем комбинезоне. Он был оглушен и произносил всего лишь одно слово: «Братишки… Братишки…» С этим словом упал на землю. Повторял его, катаясь по мокрой траве. Водителя оставили, он вскоре придет в себя. Другие хлопцы тоже отделались легкой контузией или царапинами. В самом тяжелом состоянии был комбат: ранение в области печени.

Голубец наложил Барамия повязку. Она сразу же пропиталась кровью. Раненый лежал на левом боку, на броне танка комбрига — его собственная тридцатьчетверка, облитая водой, окуталась даром, дышала еще не остывшим огнем. С каждой минутой комбату 3 становилось все хуже и хуже. Березовский, вызвав по радио Соханя, попросил его раздобыть санитарный самолет и прислать за раненым. Для посадки указал отлогую высоту, которую только что оседлал Полундин.

Собравшись с силами, Барамия заговорил:

— Плохо мне, понимаешь? Плохо. Отнесите меня на гору. На высокую гору. Откуда виден Берлин.

Всем стало горько. Они находились в болотистой долине, Берлин был совсем близко, но его еще никто не видел. Все они надеялись увидеть его завтра или послезавтра, у комбата такой надежды уже не было.

Комбриг взял раненого за руку, нашел пульс.

— Держись, Давид. Сейчас прибудет самолет. А Берлин от тебя не удерет.

Березовский приказал своему механику-водителю Нестеровскому осторожно вести танк на высотку, куда должен был приземлиться самолет.

Березовский остался на броне возле комбата с ординарцем Платоновым и стрелком-радистом Кардиналом. Танк медленно двигался по озимым хлебам. Грунт был мягкий, однако каждый толчок причинял муки раненому.

Танк забирался все выше в гору. В солнечном небе грохотали Пе-2, шли бомбить Берлин. Чубчик вынул носовой платок и, смочив его водой из фляги, приложил комбату к губам. Барамия молчал.

Остановились у автострады. С каждой минутой здесь все усиливалось, все нарастало движение. Бронетранспортеры с саперами спешили на помощь танкистам, впереди множество рек и озер, труднопроходимая местность, минные поля. Туда же командование перебрасывало понтонные части. Мчались санитарные машины и мотоциклы офицеров связи. Грохотали резервные танковые роты, подразделения мотопехоты, цистерны с горючим. Привычные фронтовые будни.

— Вот и хорошо, Давид. Сейчас прибудет самолет… — Березовского беспокоило упорное молчание комбата. — Давид! — Барамия не отвечал.

Сашко Чубчик потрогал платочек. Он был мокрый и холодный.

Комбриг склонил голову.

— Не дождался, бедняга, ни Берлина, ни самолета…