Гуляйполе

Такой бурный рост объяснялся, как свидетельствуют историки и экономисты, прежде всего покровительством и помощью державы. Льготные тарифы, охранительные пошлины, высокие закупочные цены на металл, система заказов и кредитов. Государство говорило решающее слово!

И на этих же землях набирало силу (пока скрытую) недовольство большинства, оставшегося в бедности и даже в нищете. Разрыв между нищетой и богатством становился огромным, а главное, слишком очевидным на фоне жизни новых миллионщиков, которая протекала тут же, рядом. Виллы и поместья, парки для «благородных» возникали с быстротой, опережавшей даже рост заводов.

Главным источником социального разрыва послужило, как ни странно, относительное благополучие края. Здесь не голодали, как в Центральной России. Кусок хлеба был обеспечен всем. И ходили не в лаптях, а в сапогах. Хотя бы и в грубых, юфтевых. Кожи здесь было больше, чем лыка.

И прирост населения оказался куда выше, чем в остальных губерниях. Семьи с пятью детьми считались малыми. Десять – двенадцать отпрысков – явление обычное. Народ кругом верующий или по меньшей мере блюдущий традиции. Что немецкий «сектант», что старовер, уважали завет: «Плодитесь и размножайтесь». В еврейских поселениях, где почитали предписания Пятикнижия Моисеева, встречались семьи и с двадцатью детками…

Участки делились и делились. В огромном крае постепенно возникало малоземелье. Даже тем, кто владел приличным участком, трудно было тягаться с кулаком-арендатором, использующим машины (сеялки, молотилки и прочее), наемных рабочих, смены лошадей, богатые удобрения. И тем более с помещиком-латифундистом. Огромные профилированные имения переходили на самые современные способы ведения хозяйства. Они давали изрядное количество товарного, на пропитание всей страны и на вывоз, дешевого хлеба, молока, масла, шерсти, каракуля. Державе они были крайне нужны и выгодны. Экономически. А вот в социальной сфере… Тут, на перепаде теплого и холодного фронтов, зарождались бураны и смерчи. Резкий социальный раскол. Но кто об этом думал?

Кулаки, владельцы шахт, рудников, заводов, помещики-латифундисты платили своим работникам по минимуму, выигрывая в жестокой конкурентной борьбе за счет дешевизны людского труда. Да и что такое «мало» или «много»? Жизнь в Новороссии была очень дешевой, но когда в семье пятнадцать ртов, всегда «мало».

Учителя ропщут, жалуются на бедность. Свое недовольство державой, «гнилым царизмом» они не могут скрыть от сметливых крестьянских детей.

Рабочий день на шахтах, под землей – четырнадцать часов и более. С одним выходным в неделю. Конечно, владельцы открывали театры, бесплатные библиотеки, больницы. Да и платили неплохо. Но к тридцати годам шахтер – больной и изработавшийся человек. Если не полный инвалид. В горячих цехах вовсю трудились подростки. Они получали втрое меньше взрослых, а норма выработки была почти такой же.

Недовольны были даже аристократы черного труда – машинисты, мастера, краснодеревщики, модельщики, лекальщики. Они могли прокормить семью, состоящую из дюжины человек, но не были в состоянии дать детям образование, помочь им выйти в люди. Латифундисты, успешно завоевавшие европейский сельхозрынок, ввели такие же строгости, как и у заводчиков. Шестнадцатичасовый рабочий день. И штрафы за малейшие нарушения. А куда денешься? Кругом подпирает народец, ищущий хоть какой-никакой работенки. Да и свои дети нуждаются в работе. Для справки: за двадцать лет царствования Николая Второго население России выросло почти на пятьдесят миллионов человек. Прирост составлял два с половиной миллиона в год. Россия молодела.

А страна с избытком молодежи, желающей, но не имеющей возможности получить достойное образование и приличный заработок, обречена на революционное брожение. Если же вооружить молодых людей – то на неизбежную революцию. А вооружает, как известно, война. Только, увы, это не было ведомо монарху и его окружению.

В России, переполненной ищущей своего места в жизни молодежью, пока лишь брожение. Робкие «факелы» в помещичьих усадьбах. Маевки с громкими зажигательными речами и тихими, шепотом, вопросами о револьверах и берданках. В Новороссии до поры вроде было совсем глухо. Все-таки от голода никто не мучился. Но что-то зрело, что-то зрело! Память о предках-бунтарях была еще жива в сердцах народа.

Вот ведь незадача: и жить невмоготу, и потрясти Россию боязно. Ещё в старину казацкие старшины, поначалу поддерживавшие восстания, вскоре, должно быть, осознали гибельность бунта. Потому и застрелили Булавина, выдали Разина и Емельяна Пугачева.

А если опять попробовать?

В Новороссии марксистская революционная идея, слишком сложная для понимания в столь разнородной среде, не могла привиться, разве что в больших индустриальных городах, но их было не так уж много. Основная масса народа жила в селах, на хуторах, в поселках или местечках, горожанами которых стали вчерашние крестьяне. Им пришлись по душе ясные, сливающиеся с древней мечтой о воле и равенстве, анархические идеи. Они были доступны даже самым малограмотным. Так начала зарождаться анархическая республика. И не на Дону с его уже сложившимся патриархальным укладом, с выборными атаманами, верно служившими царю, а у днепровских порогов, у развалин былой Запорожской Сечи, где грохот бушующей воды сливался с грохотом станков и заводскими гудками.

Ничего этого не знал и ни о чем таком не задумывался по молодости и недостатку образования задиристый и непокорный хлопчик Нестор Махно. В школе он проучился всего полтора года. Хотел бы учиться и дальше, но за озорство и верховодство в среде «баламутов» был изгнан строгим директором.

Да и чему могли научить его «малописьменные» преподаватели начальных школ, сами представлявшие собой по большей части протестную публику? «Общественность» мечтала о какой-то иной России, похожей то ли на Запорожскую Сечь, то ли на Беловодье, где каждый волен и свободен и получает неизвестно за что хорошее жалованье. У России, имеющей два лика, материнский и мачехин, они видели лишь один. Никто не думал, что и для них держава является крышей, хоть бы и соломенной, но спасающей от стихии, чужеземных нашествий, междоусобицы…

К четырнадцати годам Нестор Махно уже понял: кулаки, помещики, торговцы, заводчики – это враги, не дающие житья его многочисленной семье, споившие отца. Полицейские, чиновники, попы – тоже враги. Если у них отобрать добро, землю и раздать людям, все заживут вольготно и счастливо.

Лишенный отца, школы и воспитателей, он, как и любой активный, кипящий энергией подросток, мечтал об учителе, который объяснил бы ему, как жить и зачем. И он его нашел. Нестор услышал от Вольдемара Антони такие слова, которые до сих пор никто и никогда не произносил.

Подобные Антони наставники, как мухи, слетались в бывшие козацкие слободы, такие же, как примечательное по названию Гуляйполе, своего рода столица «гулящих людей». Впрочем, аналогичных «столиц» в прежнем Диком Поле, ставшем самым богатым и самым взрывоопасным российским краем, насчитывалось немало. В Москве и Санкт-Петербурге, мнящих себя ключами к стране, заложены лишь фитили. Запалы. А основной заряд взрывчатого вещества – здесь.

Глава восьмая

Они шли по улице Гуляйполя с независимым видом, ощущая свою слитность и силу. Разумеется, в ватаге сам Нестор, его брат Григорий, братья Лепетченки, Сашко Калашник, Семка Каретников, Тимош Лашкевич. И чуть в стороне Федосий Щусь.

Их компания за два-три года несколько увеличилась. К ним пристал высокий чернобровый Петро Шаровский, парнишка из еврейской колонии Шмерко Хшива, Марко Левадный из соседнего села Тырса. Эти держались немного позади, как и положено новичкам.

А следом и как бы по своим делам плелась босоногая Настя, непризнанная участница этой первой «махновской армии».

Шли, лузгая семечки, лихо сплевывая шелуху. Красовались. Они уже переросли пору набегов на сады, но находились в той стадии становления, когда еще не имели ни цельной «идеи», ни безусловного вожака, которому бы повиновались беспрекословно. Пока они были способны как на безрассудную, отчаянную выходку, так и на паническое бегство в случае серьезной угрозы. И все же их радовало то, что прохожие поглядывали на них с опаской.