Страница 90 из 97
Провансалец ощупал возле себя какой-то круглый предмет и сел на него, изнемогая от невыносимой боли. Злополучный маркиз лишился своих лучших украшений — его бородка, усы, ресницы, брови и все волосы на передней части головы не существовали более. Синеватая маска покрывала его лицо, и, хотя он не полностью ослеп, его опухшие веки не могли раскрываться.
Поражающее зрелище его страдания внезапно уняло порыв ярости Мориса, и граф Робер мог спросить раненого:
— Что вы сделали с Камиллой де Трем?
— A-а! М-м! — стонал он, делая страшные гримасы. — Она была увезена этим головорезом. В Нивелле я захватил её. Чёрт возьми, как же жжёт!.. Но вот перед гнездом голубки я нахожу платок с гербом де Тремов. Что это?! Я бросаюсь к ней в комнату и... Тьфу ты пропасть! У меня тысячи огненных игл в глазах!.. Девочка сознается в своём родстве, когда я называю себя, и всё объясняется! Я привожу к вам заблудшую овцу, прося её не показываться, пока я не подготовлю вас. А теперь, когда вы все знаете, ради бога, воды, целую бочку воды, чтобы залить огонь, который жжёт мою бедную голову!
Рассказ Бозона произвёл совершенно разнородное действие на пятерых его слушателей. Морис возвращался к жизни. Кровь прилила к его щекам, он обратил влажные глаза к небу с выражением беспредельной благодарности. Валентина де Нанкрей также благодарила Бога из глубины души за спасение своей подруги детства. Каждый поступок, внушённый ей жаждой мести, становился жгучим укором совести, с тех пор как она увидела, какому жестокому, какому безбожному ослеплению поддалась. Ни за что не проклинала бы она себя более, как за бесчестие и гибель Камиллы.
Только младшие братья де Трем смотрели злобно. Их лица сохранили выражение мрачной ненависти. Они оба разом остановили Лагравера, который бросился к двери.
— Я угадываю вашу мысль, — сказал ему грубо виконт, — вы бежите к той, которую лишили доброго имени.
— Что бы ни случилось, — прибавил кавалер Урбен, — а вы нам дадите отчёт за ваш низкий поступок с нашей сестрой! Она в монастыре искупит свою постыдную слабость! Не ищите сближения с ней, или мы убьём вас, не даровав вам милости защищаться!
К Морису уже вернулась непреклонная сила воли и свойственная ему гордость. Дерзкие слова возмутили его и, несмотря на их силу, он оттолкнул, как дряхлых стариков, надменных оскорбителей, которые хотели его удержать. Анри и Урбен обнажили шпаги.
— Братья, — вскричал Робер, бросаясь между ними и кузеном Валентины, которого он остановил жестом быстрее, чем братья шпагами, — с каких пор ваш старший брат лишился своих прав и попал под вашу опеку, что вы вместо него решаете вопросы, касающийся чести рода де Трем?
— С каких пор глава нашего рода покровительствует любовным связям их сестёр с незаконными потомками их врагов?
Быть может, спор братьев кончился бы кровавой борьбой, если бы в эту минуту шум, сначала отдалённый, но постепенно становившийся сильнее, не послышался из чащи. Все действующие лица драмы, которая разыгрывалась в домике лесничего, остановились неподвижно, поражённые ужасом, когда внезапно раздались громкие крики:
— Ришелье!.. Кардинал Ришелье!
Глава XL
КАТАСТРОФА
араул, поставленный на нижнем этаже домика в лесу, выбежал при звуке пистолетного выстрела из окна верхнего этажа, и через нисколько минут новая распространившаяся уже по всем аванпостам бивака, проникла в его центр. Со всех сторон сбегались часовые, выставленные на окраинах леса Сеньер-Изаак с известием, что везде слышались лошадиный топот и глухой шум приближающегося войска. Ещё не успели уведомить об этом полковника, как группа всадников, из которых некоторые держали в руках факела, подскакали к караульным, выстроившимся в ряд перед домом. Те и не думали преграждать им дорогу и почтительно расступились, узнав во главе группы маршала де Брезе и кардинала Ришелье.
Кардинал, главнокомандующий, господа де Трамбле и Беврон с целой свитой офицеров, в числе коих находился и Жюссак, приближались таким образом к штаб-квартире полковника под крики приветствия. Когда Робер бросился к окну, чтобы узнать причину шума, Ришелье и его свита были уже перед домом. Потом министр сошёл с лошади и через минуту входил в комнату где находились де Тремы, Валентина и Лагравер. Маршал де Брезе, обер-аудитор, Беврон, Жюссак и ещё три-четыре офицера поднялись вслед за кардиналом.
— Обер-аудитор дю Трамбле, — сказал Ришелье, указывая на полковника и его двух братьев, — арестуйте этих изменников.
Но Валентина, взяв со стола бумагу, на которой написала своё обвинение, подала её министру. Он пробежал глазами эти обличительные строки, и его нахмуренный лоб прояснел.
— Надо прощать грехи, — обратился Ришелье к молодой девушке, — тем более что вы принесли пользу, полагая нанести вред. Впрочем, я как духовное лицо не могу не даровать прощения той, которая сама даст мне в том пример. Этим осознанием, подписанным вами, вы отрекаетесь от вашей родовой ненависти. Впредь, чтобы всё было забыто между Нанкреями и де Тремами, и кровь пролитая некогда, и недавняя месть.
— Монсеньор, — ответил суровый Урбен, — Камилла де Трем была увезена незаконным потомком рода Нанкреев, и только смерть похитителя может смыть это оскорбление.
— Господа, — возразил кардинал с добродушным видом, — молодые люди путешествовали под моей, хотя и невидимой, охраной. А покровительство такого духовного лица, как я, кажется, стоит покровительства отца. Это два создания с самой непорочной душой. Впрочем, если моего свидетельства недостаточно для того, чтобы загладить вину их мнимого путешествия вдвоём, а на самом деле, втроём я предлагаю примерное удовлетворение: брачный союз, который вместе с тем изгладит и последние следы раздора двух родов.
— Привить незаконный росток к нашему родословному древу! Никогда! — вскричал Урбен.
— Морис Лагравер служил мне хорошо и достоин, чтобы я возвёл его на одну степень с потомками самых знаменитых родов, — сказал надменно первый министр.
— Вы тем не загладите его происхождения, монсеньор, — возразил кавалер де Трем.
— Мы не хотим союза с сыном незаконнорождённого, — поддержал брат Анри.
— Прекратим этот спор, — сказал Ришелье повелительным тоном. — Где Камилла де Трем?
— В карете, в которой мы приехали, ваше высокопреосвященство, — ответил Морис.
— Мадемуазель де Нанкрей, вы поедете с вашей прежней подругой, которую я отвезу в Париж, и возьму под своё покровительство до конца этой войны. Так как братья сделались моими верными слугами, то мне по крайней мере следует быть опекуном их сироты-сестры. А теперь давайте займёмся славой Франции, господа.
Движением руки Ришелье подозвал к столу, на котором была разложена походная карта, полковника, маршала и всех офицеров, составлявших его свиту.
— Входя сюда, — обратился он к Роберу, — я объявил, что сигнал, данный авангарду графа Суассонского, скорее принёс пользу, чем вред. Теперь я объясню свои слова. Во-первых, Жюссаку посчастливилось встретить на пути из Нивелля в Оген путешественника, ехавшего верхом. Он отнял у него лошадь и бросил путнику кошелёк с золотом, чтобы вознаградить за то, что повалил его наземь. Благодаря отличной лошади Жюссак поспел в главную квартиру маршала де Брезе в то самое время, когда вы выступали из Брена. Таким образом, главный корпус армии вместо того, чтобы удаляться от вас, мог следить за вашим полком на расстоянии полулье и получаса ходьбы, и, когда вы остановились, вскоре дошёл до вашего бивака. Итак, через пять минут после того как я расстался с вами, я встретил один из передовых отрядов маршала.
— Слава богу! — сказал серьёзно граф Робер.
— Батальоны графа Суассонского, — продолжал Арман дю Плесси. — Не могли выступить из Госсели прежде сигнала, а в таком случае они едва успели пройти Нивелль и находятся в одном лье от леса Сеньер-Изаак. Вы должны скакать к ним навстречу, полковник, и растолковать их предводителю, что лучшее средство загладить его вину — это способствовать победе французских войск над отрядом мятежников.