Белый ворон

Воронцов бы тоже этого хотел. Но где там? Нужно было выводить полки на дорогу и маршем двигаться к столице, на ходу снимая с телег и переодеваясь в парадную форму. Между тем немецкие союзники выглядели куда приличнее русских. Да и посвежее. Они явились к началу аллеи Елисейских полей на час раньше отряжённых для парада воронцовских полков. И стояли там, недовольно переминаясь с ноги на ногу. Русских встретили презрительным гулом.

— Вы плетётесь, как черепахи, — рассерженным шёпотом передал Михаилу Семёновичу мнение императора подскакавший к нему адъютант Соломка. — Государь уже успел принять ванну и переодеться. А вы только показались. Полный конфуз.

Граф снова спал с лица. Усталый, пропылённый, на взмыленной лошади, он выглядел не лучшим образом. И ему неприятно было явиться в таком виде перед царём. Тем более что тот пылал праведным гневом.

— Что за шаг у ваших людей? — приветливое лицо Александра исказилось раздражением. — Вы не понимаете, что позорите меня перед союзниками?

«Он хоть знает, что мы выиграли манёвры?» — возмутился в душе Воронцов.

— Отвечайте, когда вас спрашивают! — воскликнул государь. — Каков вид!

Михаил Семёнович почувствовал, что вот-вот сорвётся. Возле него стояли собственные штабные офицеры. Со всех сторон их окружали чужие, приметно ухмыляющиеся лица. Император распекал командующего при союзниках, как мальчишку флигель-адъютанта.

— Ваши люди способны сорвать любой праздник! Где вы выучились такому шагу?

Воронцов ощутил, что его голова, пылавшая огнём, стала вдруг ледяной.

— Этим шагом, ваше величество, мы дошли до Парижа.

В горле у государя булькнуло. Сразу стало заметно, что он похож на покойного отца, несмотря на нежное лицо и самые изысканные манеры.

— Теперь понятно, почему вы тащились сюда два с половиной года, — бросил Александр Павлович по-русски, так чтобы слышал один граф. И, обернувшись к высоким сторонам союзного командования, продолжал по-французски: — Прошу прощения, господа, за нерасторопность моих подданных. Обещаю к следующим манёврам вышколить их хорошенько.

Австрийский император Франц I, длинный, флегматичный, с бледным лицом, тронутым рябью, протянул:

— Англичане, очевидно, тоже не спешат?

Александр Павлович довольно улыбнулся.

— Если страна не вступает в союз монархов, армия заметно теряет. Я вижу в этом руку Провидения. Жаль, что оплошность моих войск сделала недостойным моё присутствие в вашем блестящем обществе.

Михаил Семёнович почувствовал, что прокусил себе губу. Рот мгновенно наполнился кровью.

— Не стоит сокрушаться, ваше величество, — подал голос прусский король Фридрих-Вильгельм. — Ваша армия всегда демонстрировала самую высокую доблесть. Да и на прошлых манёврах в Вертю она отличилась отменной выправкой.

Император одарил родственника тёплым взглядом.

— Всем лучшим в моей армии я обязан немцам. Видите, что может произойти с самыми лучшими частями, если их передать в руки несведущего командира.

Воронцов не сразу понял, что это о нём. А поняв, чуть не подскочил от обиды. Его люди — самые лучшие! Он отличный командир! Теперь можно было кричать об этом на каждом перекрёстке. Ни одна душа не поверит. Опоздание на парад изобличало их с головой.

Тем временем войска запрудили главную аллею Елисейских Полей. Государи и свита занимали середину площади Людовика XV. Солдаты сжатыми колоннами по 30 человек в строю двигались перед ними в течение двух часов. Русские шли под «Марш Преображенского полка». Сначала пехота. За ней тянулся артиллерийский обоз. Следом — драгунские и кирасирские полки — по пятнадцати всадников в каждой линии. Их кованые нагрудники отражали солнечные лучи, слепя публику. Охрану несли лейб-казаки, оцепившие весь периметр.

По окончании парада Михаил Семёнович задержался на деревянной трибуне, увитой виноградными лозами.

— Осмелюсь спросить, довольно ли ваше императорское величество показанными на манёврах навыками, обмундированием войск и качеством кавалерийских лошадей?

Воронцов чувствовал, что ему не удаётся сдержать ни усмешки, ни укора в голосе.

Император повернул к нему бледное, исполненное спокойствия лицо и на полном серьёзе сообщил:

— Ваши люди плохо тянут носок. Это создаёт неуместный сбой в линии, согласно которой глаза наблюдателя скользят от стремян кавалеристов к поднятой в марше ноге пехотинца. Следует выше вскидывать сапог. И, граф, голубчик, отчего у всех лошадей стремена на разном уровне?

— Оттого, что у людей ноги разной длинны, — не понял претензии Воронцов.

— Но ведь это парад, — изумился государь. — Люди могут и потерпеть временное неудобство. Заметьте, как ровно смотрятся все полосы движения у наших союзников: стремена, чепраки, сёдла — все в одну линию. Это создаёт ритм.

«Люди могут и потерпеть, — кивнул своим мыслям Михаил. — Плохо, когда им приходится терпеть постоянно».

— Ваше величество не хочет узнать результаты манёвров? — осведомился он вслух.

— Позже, — бросил император. — Всё, что нужно, я уже увидел.

Глава 5

ПРЕДЛОЖЕНИЕ

Государь пробыл в Париже ещё несколько дней. Воронцову приходилось мелькать в свите. Но более ни слова о судьбе корпуса между ними не было сказано. Войска готовились к выходу. Михаил, как бы внутренне ни боялся за их судьбу, заполнил все необходимые бумаги. Представления на офицеров к чинам и наградам за службу. Перечитал, сжал в кулаке перо — переломилось. Стал трясти измазанными пальцами, заляпал зелёное сукно стола.

Бог мой! Да дадут ли его людям хоть что-нибудь? Если он в немилости, то и им достанется на орехи? Впервые испытал нечто похожее на раскаяние. Ему надо было настоять на своём. Настоял. Сыт теперь? А подчинённым куда деваться? Если многих из офицеров уволят, на что они станут жить? Ни у кого за душой тридцати тысяч нет. Выходит, граф думал только о себе? Подставлял сослуживцев. А они были ему преданы. Любили.

Чуть не завыл. С трудом взял себя в руки. Он считает, что корпус в прекрасном состоянии. Потрудившиеся для этого генералы, штаб- и обер-офицеры и даже нижние чины заслуживают поощрения. Так и написал государю. Перечислил для каждого ту награду, которую бы дал сам. Для себя ничего не просил. Почёл неуместным.

Сгрыз почти до середины второе перо. Что на него нашло? Всегда любил держать письменные принадлежности в порядке. Отдал переписчику. Беловик завизировал и переслал на высочайшее имя для апробации. Глянул на себя в зеркало. Весь рот в чернилах. Не стоило перья есть. До самого отъезда императора из Парижа ответа он не дождался. Александр Павлович ему едва кивал. Томил нетерпением. Дурная манера — смотреть, как другой человек изводится. Из Парижа государь отправлялся в Гаагу, объясняться с нидерландской роднёй. Их ждало горькое разочарование. А вместе с ними — эмигрантов-французов. Те с горя даже, по слухам, готовили покушение на августейшего обманщика. Поэтому меры безопасности как на французской, так и на бельгийской стороне были усилены. Ровно через неделю из Гааги в штаб пришёл пакет на имя командующего. По увесистости сразу понял: оно. Приговор. Не ему одному. Всем. Распечатал. Принялся вынимать, сортировать бумаги. Казначеев хотел помочь. Начальник остановил его жестом.

— Выйди.

Редко граф употреблял такие простые слова. Обычно: «Благоволите покинуть кабинет». Это если сердился. А если всё в порядке: «Друг мой, ступайте. Мне, право, нужно одному».

Казначеев вышел, притворил дверь, но далеко не подался. Мало ли что?

К пакету прилагалось письмо государя, полное любезностей, скользких, как паркет. Ни слова упрёка за парад. Ни слова поздравлений с успехом на манёврах. Самая сухая благодарность за командование корпусом и награда — Святой Владимир — не самый первый из наших орденов. Скорее статский. Его давали чиновникам, совершившим нечто эдакое. Например, замену гусиных перьев павлиньими. Явная немилость. Завтра же о наградах напечатают в газетах. Кровь бросилась графу в лицо. Его будто по щекам отхлестали красно-чёрными орденскими ленточками.