Страница 7 из 25
История немигающего светлого и переливающегося темного камней имеет довольно печальное продолжение. После тихой кончины бабушки и мученической смерти Соледад (случившихся одна за другой лет через восемь) кольца таинственным образом исчезают. И впору было бы подумать о некоем – осчастливленном неожиданным приобретением – монашеском ордене, если бы… Если бы они снова не всплыли: теперь уже у Марии-Христины, выросшей и ставшей писательницей. Как и следовало ожидать, Мария-Христина хранит их в легендарной сигаретной пачке «ricordati qualche volta di mé», а о том, как кольца попали к ней, предпочитает не распространяться. «Случайно обнаружила их в одном из мадридских ломбардов» – вот и все ее комментарии. Урезанный до неприличия миф о чудесном возвращении колец оставил Габриеля равнодушным.
– Поздравляю, сестричка, ты всегда добиваешься своего, фамильные драгоценности снова при тебе, – вот и все его комментарии.
Но до кончины бабушки еще далеко. И Габриель – все еще мальчик, он стоит посреди улицы, пожирая глазами мизинец Кинтеро. Пожалуй, его кольцо ближе к обручальному: такое же гладкое, без камней и прочих излишеств. Нельзя сказать, чтобы его влияние на кожу Кинтеро было благодатным: в месте соприкосновения с кольцом она заметно позеленела. Зелень имеет неприятный оттенок, ее происхождение могла бы объяснить Мария-Христина, но Марии-Христины поблизости нет. А есть компания из четырех мальчишек, и Габриель страстно желает стать пятым в ней.
– Привет, – говорит он, набравшись храбрости. – Что вы решили?
Вместо ответа Кинтеро, под одобрительные улыбки остальных, толкает Габриеля в грудь.
Бедняга Габриель, он совсем не ожидал такого подвоха, такого откровенного вероломства. И – если бы речь не шла о том, чтобы стать пятым, – он ни за что бы не удержался на ногах. Нет, не-ет, Габриеля не проведешь, что-то подсказывает ему: падать нельзя. Падать нельзя, как нельзя каким-нибудь иным способом выказать слабость; происходящее – всего лишь тест, испытание на прочность. И если уж всесильное солнце решило отметелить тебя —
сопротивляйся, недоумок!
До сегодняшнего дня Габриель понятия не имел, что значит драться. Он не заработал ни одного синяка, не заслужил ни одной царапины: типичная история вялого и жидкого в коленках домашнего животного – сигары и старые цирковые плакаты относятся к нему снисходительно, а словесные баталии с Марией-Христиной рваных ран не оставляют. Теперь, после удара Кинтеро и еще нескольких ударов, последовавших за первым, Габриель чувствует странную ломоту в груди, странное стеснение. Сравнить происходящее в грудной клетке абсолютно не с чем, но он смутно подозревает: так, должно быть, выглядит боль, о которой все говорят, к месту и не к месту. «У меня постоянно болит сердце» (отец о своих проблемах со здоровьем), «мне больно видеть, во что ты себя превратил» (мама об отце), «она больная на всю голову» (Мария-Христина о тетке-Соледад), «не хватало еще заболеть в такую-то ветреную весну» (бабушка). Вот наконец и у Габриеля появилось свое собственное представление о боли:
боль – вещь до крайности неприятная
от нее перехватывает дыхание, и слезы наворачиваются на глаза
от нее хочется кричать
от нее хочется избавиться – и чем скорее, тем лучше.
Но избавиться от боли означало бы избавиться от Кинтеро, а он-таки сумел повалить Габриеля на землю – не без помощи Мончо и Начо, конечно. Саданув Габриеля под коленки и совершив таким образом свое подлое дело, они отступили. И спокойненько наблюдают, как Кинтеро мнет в руках лицо противника, как тычет кулаком ему в нос и ухо, как закрывает рот ладонью. Солирует мизинец с кольцом – и оттого во рту Габриеля появляется привкус металла, призванный оттенить еще один привкус —
крови.
О крови в семье Габриеля не говорит никто.
«Занятно, – отстраненно думает он, – занятные ощущения, и не то чтобы очень неприятные, сопротивляйся, недоумок!»
– Ну?! Все еще хочешь быть с нами? – выдыхает Кинтеро.
Габриель молчит.
Во-первых, из-за кольца. Задняя его стенка нахально протиснулась между губами Габриеля и давит на зубы. Зубы – этот последний оборонительный рубеж – скрипят и потрескивают, как ворота готовой пасть крепости, и Габриель тут же представляет себя стоящим у ворот, в сверкающих латах и со щитом в руках. И латы, и щит выкованы из металла гораздо более благородного, чем кольцо Кинтеро.
Даже если рыцарю Габриелю суждено погибнуть – он погибнет непобежденным, сопротивляйся, недоумок!..
– Все еще хочешь?! Все еще хочешь?!.. – без устали лает за воротами варвар Кинтеро.
Между рыцарем и варваром – масса различий. Одно из них состоит в том, что варвару приходится надеяться только на себя. В то время как к рыцарю (в самых крайних случаях и невесть откуда) может прийти спасение. В виде обладающего волшебной силой артефакта. В виде оседланного, стоящего под всеми парами животного (то ли дракона, то ли единорога). В виде магического оружия – меча по имени Экскалибур, к примеру. Вот и сейчас, совершенно инстинктивно, Габриель нащупывает то, что могло бы ему помочь. Конечно, это не Экскалибур.
Но что-то очень близкое к нему.
Сигара отца, запаянная в металлический туб. Она должна была стать даром, принесенным Габриелем на алтарь будущей великой дружбы. И не его вина, что дар отвергнут, и что он, Габриель, лежит сейчас, пригвожденный к мостовой, с привкусом крови и металла во рту. Самое время действовать, недоумок и великий рыцарь, мысленно подбадривает себя Габриель и, извернувшись и вытащив из кармана сигару, сует ее под ребра Кинтеро. Удары в исполнении Габриеля неожиданно методичны и упорядочены, и с каждым разом становятся все сильнее.
Не такие уж они венценосные – ребра Кинтеро, и уж точно ненамного прочнее Габриелевых зубов. Скрип и треск – те же.
Поначалу Кинтеро еще старается держаться (слишком много вокруг заинтересованных в его победе зрителей), но хватает его ненадолго. Короткий всхлип, поскуливание, а затем и вой возвещают о преимуществе рыцаря над варваром. И оно могло бы стать неоспоримым, если бы Кинтеро не обхватил рукой голову Габриеля и не приблизил свои губы к его уху.
– Хватит, – шепот Кинтеро полон мольбы. – Хватит, слышишь…
Под латами из благородного металла не может не биться благородное сердце, и Габриель тотчас же прекращает атаку. Но не только в благородстве дело – шепот поверженного противника пьянит Габриеля. Шепот – тоже дар. Посильный вклад Кинтеро в обустройство алтаря будущей великой дружбы.
– Я хочу быть с вами, – шепчет в ответ Габриель.
– Хорошо. Хорошо…
Ценность дружбы в исполнении Кинтеро явно преувеличена.
К тому же Кинтеро постоянно вымогает у Габриеля деньги на покупку сигарет: бесценная сигара MONTECRISTO не вызвала в нем никакого энтузиазма. После нескольких глубоких затяжек на висках Кинтеро проступил пот, а лицо позеленело. То же произошло с Мончо и Начо, а малыша Осито – так просто вырвало. И Габриель попробовал затянуться, и все прошло на удивление гладко, и отдающий пылью сигарный дым ему понравился, но дальше… Дальше он не пошел, ограничился тремя вдохами-выдохами (ровно столько сделал Кинтеро) – пойти дальше означало бы показать свое превосходство над Главным в компании.
А никто не потерпит превосходства только-только появившегося на горизонте чужака, даже неважно соображающий малыш Осито. Что уж говорить об остальных?
И о самом Габриеле тоже – ведь он прирожденный миротворец и конформист.
Впоследствии эти качества разовьются в нем сверх всякой меры, приобретут блеск и законченность; и почти болезненное пристрастие к сигарам и сигарному дыму останется навсегда. А малыш Осито умрет, едва дожив до семнадцати. Всему виной окажется пуля полицейского, застрявшая в круглой голове медвежонка. Пуля не была такой уж случайной – с мелкими уличными наркодилерами время от времени случаются подобные неприятности.