Страница 4 из 12
– Такие вот дела. Говорят, можно стрелять на поражение, если что.
– А мы-то при чем? – психанул Костя, бросив от злости снаряженный патронами рожок. – Я че, лысый, что ли, мне это надо? – завопил он, снабжая запасной рожок, протирая маслом ствол. Он понимал, сколько ни вопи, будет так, как решил командир. Приданные силы в лице срочников всегда пользовались спросом со стороны дружественных военизированных структур.
«Живое мясо, – думал Костя, – гонять дембелей, как собак паршивых. Ну, сбежал и сбежал. Убудет, что ли?»
Он непременно разразился бы вслух, если живое слово хоть что-то значило.
Упертый Летчик, напротив, стойко и равнодушно принял информацию. Волновал его только потерянный ремень.
– Ксива, не видел мой ремень?
– Не-а, не видел, – растерянно ответил Ксива. – Может, в бане забыл?
– В бане? Может, и в бане, – задумался Летчик. – Надо посмотреть. Долго еще там канитель будет?
– А кто ж знает.
Костя матюгнулся от души, харкнул в угол, не в силах успокоиться.
В оружейку заглянул Чуча с еще одной молодой черепушкой.
– Куда? – испугался Ксива. – Нельзя. Оружейка.
– Место! – скомандовал Костя, и молодые прыгнули обратно.
– Чего это, чего это нельзя? – заревел комроты.
После недолгих объяснений молодые вооружались как настоящие бойцы, а Костя по-прежнему плевался и шугал каждого встречного.
– Товарищ лейтенант, – после построения обратился он к политруку, – ч то за херня?
– Неверов! Держи базар.
– Да вы сами подумайте. Ну, куда с ними? Других, что ли, нет?
– А кто тебе нужен?
– Точно не эти сопляки. Жижу бы взяли, Фарша там, Корявого, на худой-то конец. Наших пацанов, короче, – указал Костя на дембелей.
– И они успеют. Радуйся, Неверов. Такая возможность. Государство тебя не забудет.
Но Косте было все равно на государство и его крепкую память. Он и сам хотел поскорее забыть о нем, вернуться домой и, как страшный сон, оставить даже мимолетное воспоминание о службе. Знал, что дома ждет его настоящая жизнь, хорошая работа, друзья, свобода. Захотел – пошел туда, не захотел – обратно вернулся. Покурил. Чай попил. Сколько хочешь хлеба. Устал – поспи. Проснулся – сам решай, чем заниматься.
Наблюдал за Летчиком и, может, завидовал его непробиваемой стойкости. Надо так надо.
– Пойдешь курить? Я договорился.
Кто бы сомневался, что Летчик не сможет договориться.
Само собой, Летова он ценил. Вместе они ловили дедовских лещей, умирали на частых марш-бросках, тырили пряники в столовой, попадали в наряды. Спали на соседних койках, стояли рядом в строю. Вместе мечтали поскорее вернуться домой. День за днем, бок о бок, впритирку, будто пленники, скованные тяжелой свинцовой цепью, невидимой, но ощутимой, шли навстречу забытому гражданскому горизонту.
И если один шел чуть медленнее или, наоборот, бежал впереди, рушилась дружба и побеждала глупость.
Курили прямо у казармы. Черпак Чуча со вторым неудачником дымили в беседке.
Докурив, Летчик помчался к полуразрушенной кирпичке, где доживала свой век солдатская баня. Новый призыв обязали восстанавливать постройку в ожидании министерской проверки, но работали срочники неохотно. Кто-то в приступе духанского мятежа замахнулся кирпичом на сослуживца, после чего работы прекратили. Потом кончился кирпич. Ждали стройматериалы в надежде, что денег на цемент и прочую дрянь не выделят.
Вернулся Летчик без ремня. Молчаливо закурил и зацепил краем глаза Костину бляху. Костя заметил этот как бы случайный, но пристальный взгляд.
– Ну, хочешь, отдам? Что ж ты в самом деле.
– Да не, – отмахнулся Ксива, – у тебя другая.
– Да хули другая?
Летчик не хотел объяснять, как дорога ему начищенная до слепоты звезда. Но Костя и так понимал, просто разводил ненужную бодягу случайных фраз, чтобы разбавить чем-то густой дым перекура.
– Ладно. Херня-война, – улыбнулся Летов, – пойдем?
Костя не ответил и только зашагал в казарму, поторапливая от души закурившихся черепушек.
Лейтенант Татаренко проводил инструктаж. Командир назначил его ответственным за первую вылазку лишь потому, что условно боевые офицеры, комвзводы, отдыхали дома после ночного дежурства, а сверху потребовали заступить на точку незамедлительно. Политрук говорил медленно и вдумчиво, так, словно проводил занятия по морально-психологической подготовке, а не готовился к лесополевому выходу.
У каждого он проверил свежесть подшивы и чистоту берцев, потребовал достать из нагрудных карманов расческу с платком, а из фуражек – комплект ниток с иголками, дал три минуты на утренний туалет, сам ополоснул лицо, собравшись с мыслями. Уже на выходе из казармы невзначай как бы позаботился о самочувствии, как молодой признался, что второй день температурит и, скорее всего, не достоин исполнять такую ответственную задачу.
Молодой хоть и был молодым, но знал, как разговаривать с политруком. Козырни при случае о чести и достоинстве, попробуй объяснять возвышенно, как можешь, и политрук тебя услышит.
– Так не пойдет. Нужно заменить, – определил Татарин.
Чуча ударил в бочину – ты что, кидаешь меня? Тот, не скрывая, кивнул. Извиняй. Чуча относился к той категории солдат, кто считал врожденную глупость достоинством, когда с дурака взятки гладки, погон на шеврон, а служба – каток, прокатится на дурочку. Но сейчас понял, что есть козырь покруче глупости, и если научишься хитрить, значит, проживешь еще дольше, то есть – быстрее.
– Даже не вздумай! – хлопнул его по затылку Костя. – Понял меня?
– Понял, – головы не поднимая, ответил Чуча.
– Ты мне еще за «смехуечки» ответишь.
– За какие еще… – не договорил Чуча и снова получил.
Чуча поклялся, что, вернувшись из леса, начнет служить иначе и первым же делом наведается в лазарет, чтобы отоспаться в плесневелом госпитале.
И пока он представлял, как пойдет к врачу и что у него заболит, двусторонней ли окажется пневмония или защемит нерв в лопаточной области, зашуганный Ксива оперативно сдавал дежурство, чтобы заменить молодого черепа.
– Калеч гъёбаный, – непонятно ругался Ксива, набрасывая на плечо автомат.
Татаренко понимал, что Ксиве положены два часа отдыха после наряда, но ситуация обязывала. Может быть, он не смог набраться духа, чтобы снова поднять роту, определив кандидата на подвиг.
В который раз Татарин пересчитал по головам свою четверку, указал на пятого себя, дал команду «ша-гом», но отчеканил строевые только Чуча, и, махнув рукой, позволил солдатам идти как вздумается.
– Не рассыпайтесь только в горох, – попросил лейтенант.
– Мы надолго?
– Да нет, – бросил Татарин, – к вечеру сменят.
– А если мы прямо сейчас его найдем? Зэка этого? Сразу вернемся?
Татаренко промолчал. Он знать не знал, что делать, если… И всячески надеялся, что обозначенное время пролетит в два щелчка.
«Ничего страшного, – успокаивал себя, – походим, воздухом подышим. Там, глядишь, и смена придет».
Он пытался вспомнить хоть какие-то изречения великих полководцев, которые обычно воодушевляли его на просветительский подвиг молодых солдат. Но голову как отбило. Все забыл.
Костя знал, что лейтенант очкует. Догадывался и Летчик, но молчал. Чуча вообще не следил за разговором. Молча шагая вслед за Татарином, думал о чем-то своем. Пеленал рассвет. Хотелось укутаться в домашнее одеяло и не просыпаться до конца.
А лес тем временем ждал.
Шуршали лапами бархатные ели, пропускали первые апрельские лучи обнаженные ветви тополей, чиркали стволы берез известными красками жизни, и Костя знал, что черная полоса обязательно кончится и спустя месяц он сам заслужит долгожданный белый цвет.
Они миновали КПП, прошли сколько-то по асфальту, и могло показаться, что свобода уже рядом. Отдалялась колючая проволока запретной части, мельчали часовые вышки, и пахло иначе, хотелось, по крайней мере, дышать.
– У тебя есть? – подмигнул Костя.
– А то ж, – улыбнулся Летчик.