Страница 1 из 3
Олег Филипенко
ЛЕЙТЕНАНТША ВАЛЯ
1
Увы, сломался телевизор.
Мне скучно. Чем себя занять?
За стол усесться и сюрпризом
себя порадовать? - начать
писать поэму-шутку? Ладно.
Так я и сделаю. Досадно,
что я уже не тот поэт,
что прежде, в цвете юных лет.
Тогда ж я занят был любовью
и было мне не до стихов;
и лишь когда уже духОв
нагонит муза к изголовью,
тогда садился я писать
в свою рабочую кровать.
2
А вы заметили, ребята,
что я онегинской строфой
пишу? Не видел я когда-то
в подобных штучках смысла. Той
поры промчались заблужденья.
Теперь я знаю, что стесненья
разнообразные, как раз
дисциплинируют наш глаз
и ум, готовый растекаться
до изощрённейших кружев,
где скучно, мёртво и где сев
на третьей строчке, возвращаться
к началу вынужден, чтоб внять
ЧТО нам поэт хотел сказать.
3
Но это в сторону... Тем паче
уж заготовил я сюжет,
и к его стройной передаче
уже настроен я, поэт.
Итак, история случилась
ещё в эпоху, где водилась
или верней сказать, где всласть
советская дремала власть.
Герой наш в армии советской
служил, в погранвойсках, в горах,
где кто за совесть, кто за страх
нас от агрессии турецкой
возможной защищал... Смешно?
А было ведь не так давно.
4
Армения... Страна, где горы,
где камениста и пуста
земля, где ящерицы в норы
в полдневный жар спешат. Где та-
ет снег ещё в апреле
в горах; где дни, даже недели,
однообразной чередой
бегут; где трудности с водой
у местных жителей. Где ЧЕКИ
(так пограничники себя
между собой зовут) сопя,
корпея в поте, словно зеки,
впервые, может, познают
что значит настоящий труд.
5
Но надо помнить, что ребятам,
служившим там, по двадцать лет
от силы было. Как козлятам
таким не прыгать, если бед
и настоящих огорчений
они ещё не знали? Тени
опустошённости, тщеты
всего земного, я и ты
тогда не знали. Полны жизни,
мы верили в любую хрень
и каждый посвящали день
служенью милой нам отчизны.
Хоть, впрочем, воровали спирт
из шкафа с биркой ЗАМПОЛИТ.
6
Не раз, бывало, после службы,
когда спускался с гор домой,
в пенаты теплоты и дружбы,
намёрзшийся, полуживой,
(а я служил обычно ночью)
я с восхищением воочью
восход светила наблюдал,
что за грядою гор и скал,
в дали, в туманной нежной зыби,
сияло, радость, теплоту
неся живому, и мечту
в меня вселяя, на отшибе
у мироздания, хоть край
земли в сей миг был сущий рай.
7
Но остановимся... Пора бы
уже к исторьи перейти.
Был на заставе банщик. Слабый
здоровьем, потому нести
он службу ночью иль "дозором"
не мог и вот его с позором
назначили в субботни дни
топить солдатам баню. Пни
он колуном колол на снеге,
затем носил их в баню, где
бросал в огонь, чтобы воде
дать закипеть, и часто веки
он меж работою смежал
и у котла с водой дремал.
8
Порядок посещенья бани
таков был: первою жена
начальника заставы Сани
шла мыться (а была одна
она на всей заставе дама, -
наш замполит скрывал упрямо
свою жену в тылу. Остряк
наш зам. по бою холостяк
был, - больше ж офицеров
у нас и не было), затем
шли мыться офицеры. Нем
стоял пред ними Староверов,
наш банщик. Ну, а после сих
солдаты шли и я меж них.
9
Наш банщик был (он, кстати, Лёва
по имени был) из села,
которое близ Могилёва
располагалось. Там цвела
его семья: мамаша с папкой,
сестры две младшенькие, бабка,
чей муж погиб ещё в войне
с фашистами. Не раз во сне
наш Лёва видел дом и поле,
подружек школьных и друзей,
спортзал и Ленинский музей,
Дворец культуры, бабу Олю
и бульбу, что с отцом вдвоём
выкапывал он под дождём.
10
Но Лёву в армию забрали...
Но вот и всё, что мог сказать
о банщике я. Он у Вали,
жены начальника, видать,
в душе родил упрёк и нежность:
всегда-то сонный, белоснежность
лица то в саже, то в грязи,
хоть, впрочем, Валя-то вблизи
его видала раз в неделю,
когда ходила мыться в срок,
а он молчал и, как зверёк,
косился в сторону и еле
ей отвечал, когда ей вдруг
болтать с ним приходил досуг.
11
А надо вам сказать, что Валя
была москвичкой. Ей всего
двадцать один был год. И крали
в Москве такой у твоего
Абдулова вовек не будет:
стройна, светловолоса, груди
как чаши две, рот чуть велик,
цвет кожи розовый, а лик
весёлый и немножко томный.
Но так случилось, что она
была военного жена,
и потому за ним в укромный
и отдалённый уголок
отправилась без лишних склок.
12
Ах, на заставе в Валю эту
все были парни влюблены.
И, как положено поэту,
я был влюблён, хоть сатаны
тогда не ведал дух мой чистый.
Взгляд мой тогда скорей лучистый,
чем томный был. Не раз она
ходила по двору и на
меня с улыбкой милой
глядела. Я же до волос
краснел и задавал вопрос
ей робко, из последней силы,
всё чаще про Москву, - она
с улыбкой странной мне сполна
13
всё объясняла... А в окошке,
когда я слушал, мне язык,
улыбки или даже рожки
показывали друг-таджик,
другие мальчики... Но всё же
вернёмся к Лёве. В день погожий,
субботний, Лёва, как всегда,
готовил баню. Уж вода
в котле огромном закипала,
и Лёва, чтоб чуть-чуть соснуть,
в предбаннике возлёг на грудь
на лавочке и вскоре мало
о чём уж думал, - сон унёс
его в страну привычных грёз.
14
Но что ж. Пора уже и Вале
идти купаться. Ага, вот
она в роскошной шубе, шали,
в сапожках кожаных идёт
по узкой снеговой дорожке,
вот входит в баню, хочет ножки
об пол ударить, чтобы снег
стряхнуть, но видит: человек
на животе спит. Это Лёва.
Она его узнала. Что ж,
зачем будить его? Хорош,
однако, он собой. Но ново
для Вали думать о другом,
у ней есть муж, очаг и дом.
15
Однако Валя, объясняя
себе желаньем не будить
мальчишку, всё с себя снимая,
совсем не думает спешить
в парную. Ей сейчас приятно,
всё сняв с себя, чулки опрятно
и медленно в руках слагать
и всё чего-то как бы ждать...
Тут Лёва, глаз открыв на шорох,
был потрясён. Ужель не сон?
Он спал, а тут... И снова он
глаз прикрывает; в сердце порох;