Прошка

Я помню, что писал много. Если не пил. И пил много, если не писал. Так и получается, что писал или пил.

И пьянку свою последнюю помню. Мы тогда нажрались у меня. Там и Серега был, и Мишка, и Володька. Все тоже че-то писали в то время. Мы тогда на кухне пили. Там же писульки мои болтались. Мужики полистали, пока я в сральне был. Слышу – гогочут. Ну, я вышел. А начерта я это сделал? Не пойму. Вроде у меня тогда с умом че-то сталось. А может, по жизни был дурак.

Хватит на сегодня.

6

Сегодня птицы на всякие голоса запели. Красотища неописуемая. Птицы, поди, и вчера так орали, и дней двести назад, да заметил я сегодня.

А заметил вот почему: мы пожрать пошли. Нас кормят, как с полтонны камня накрошим. И вот в эту вот кормушку нашу единую мы пошли до барака. Там с нами особливо не привередничают: туда же, где спим, приносят чашку с Михала размером да черпак. Мы по одному встаем да из черпака едим по очереди. Михал, ясно, первый. Потом я. Потом пацаны уже. Они ж молодые, пущай подождут.

Так вот мы жрем, до Проши очередь дошла. Он отхлебнул и загорланил:

– Ух, соловушки, держись!

Ну, мы поняли, что опять Проша дуру гонит, и не смекнули, к чему он. А Проша парень подбитый, он во всяких травах, кореньях бывалый. Говорит, жрал всю жизнь, че в рот залезет. Говорит, на себе изведал «эффекты действия всяких растеньёв». Сам так сказал.

Ну, пожрать-то пожрали, а как идти дальше камень ковырять – мы все в сральню. И так мы хором дристали! Истинно как соловьи. Понятно дело, что толчков на всех не хватило. Так мы и срали в той же очерёде, что к черпаку шли! А Прошка, знать, стоит и лыбится: ну что, говорит, соловушки? Посмешил нас чутка.

Фейхулол, бедолага, тужится, орет: «Ештеревенкеренге!» Мы его потом спросили, че он орал, а он какой-то перевод сделал со своего чурецкого, так еще больше ни хрена не ясно стало.

Мы сегодня вообще больше камень не кололи. Я про это почему и говорю так много: сложно внутрях. То ли радостно, что не пошли, а то ли охота мне. Привык.

Мы всей толпой нашей как птиц услышали, все подумали: ух, держись, соловушка!

7

К нам доктир вчера приезжал. Прям в барак пришел щербатый такой мужичок лет полста. Роста столько же. Коротышка, короче. Сел на Прошину кровать, разложил свои причиндалы: слушалку, давления кровяточного измерятель, молоток какой-то, дергулку для зубов. Он решил нас оторудовать по полной программе. Че есть, все оторвать да подстругать.

Он не сразу на кровать сел Прошкину. Сперва посмотрел по сторонам, поклевал носом. Похмурил бровищами здоровенными. Понял, что вариантов тут несколько: сесть на кровать Прошину или на сральник. Он решил в конце барака прием вести, чтоб пацанов проще ловить было новых.

Мы с мужиками договорились, что этим сральником пользоваться не будем. Потому что вонь потом стоит дурацкая. Да и сральником это уж непросто назвать: ведро литров на сорок жестяное аккурат в углу стоит, а рядом стопка «накладных» (как Фейхулол сказал).

На ведро, ясно дело, доктир не сел. Негоже врачевателю на сральнике прием вести. Так вот он и прыгнул на кровать. Сел на кровать Прошину.

Он расположился, приготовился. Достал список наш. Длиннющий он, ясно. В верхушке списка – Михал. Он его орет.

Михал приперся, стоит на него смотрит, как на таракана. Росту-то у Михала как три доктора. Вот щас будет обследование, прикинули мы. Доктор повертелся вокруг Михала, поглядел на него.

– Жалобы есть?

– Зуб болит, шестерка верхняя слева.

– Ого, – удивился доктор сразу двум вещам: ему страшное удовольствие было зубы тащить каторжным, он еще удивился оттого, что каторжный такие мудреные обозначения знает. – Да вы, я погляжу, сведущ в стоматологии?

– Ну, – Михал на фоне доктора похож был на корову. И проговорил свое «ну» точно как «му».

И доктир начал евоный зуб пытать. То так Михала крутанет, то посадит, то подымит, то на кровать запрыгнет ногами, а все неудобно.

– Ложитесь.

Доктир обошел Михала, как тюленя, и у изголовья расширил ему рот. Даже с такого ракурса доктир мелкий был. Но своей мелкотой, крючками своими пальцевыми умудрился дергануть Михалу зуб.

Михал сел в кровати. Доктир стер поты с лба и сложил инструмент на кровать обратно.

– Ещё жалобы? – он устал.

– Да, – Михал посмотрел по сторонам. – У меня это…

– Пенис?

– Сам ты, блять, пенис, – рыкнул Михал.

– Доставайте.

И тут Проша пришел.

8

Проша зашел, глянул на доктира и завопил:

– О! Медицина, блять, явись!

Потом с размаху лег на свою койку. Доктир только и успел свои причиндалы подвинуть. Проша лег, руки под голову сложил и ухмыляется.

– Ну, ты, может, борзеть-то не будешь? – спросил Михал спокойно. Без зуба у него произношение не сменилось, но говорить явно было неудобно от крови во рту.

– А че мне станет?

– Вас за такую вольность не накажут, молодой человек? – поинтересовался врач.

– Ты тупой? – уставился на него Проша, – я ж на каторге! Меня на Марсу сошлют, что ли?

– Заткнись ты, дурак! – рявкнул Михал и прыснул кровавой слюной изо рта.

– Ой-ой, – паясничал Проша, – а ты свою КАЛБАСУ ДОКТИРСКУЮ СПРЯТАЙ!

Вид Михала, прикрывающего одной рукой рот с кровью, а второй придерживающего огромный член, был и правда несуразный. Проша закатился гоготом. Он все повторял свою же шутку про доктира, который щупает доктирскую колбасу. Ему этот каламбур дюже смешным повиделся. Михал раскраснелся от злости и, видать, смущенья. На Прошу глянул как бешеный и, наклонившись, двинул ему в пузо лежачему.

– Да что вы делаете? – возмутился доктир.

Михал, пока Прошу учил, так шишкой своей мелкому врачу прям по лицу дал. Еще больше тогда Михал рассверепел, штаны натянул, извинился перед коротышкой и ушел.

Я спросил Прошу, че с ним творится? Чего он такой дурной-то? Он промолчал.

– Наверное, это реакция на нового человека, – умничал врач, – так скажем, из другого мира.

– Ты, – Проша глянул на доктора серьезно, – из какой жопы сюда приполз вообще?

Михал набрал в себе сил, чтобы одним махом заткнуть Прошу минут на пять. За это время несколько ребят показали свои зубы, волосы, ладошки, жопы (я вообще не понимаю, че доктир с нами возиться, задницы еще смотрит). Настала очередь Прошки.

– Жалобы есть? – спросил врач. Он молодец, кстати. Другой бы на хер послал такого мудака, а он все болтает как ни в чем не бывало.

– Есть, – то ли правда серьезный стал, то ли дурит, – у меня рука болит от этой каторги. Плечо.

– Снимайте все по пояс.

Проша начал раздеваться, и я был готов держать Михала. Все пузо и грудь Проша обмазал говном. Ровным таким слоем. Под робой и не пахло, а тут как раздел, так вонь началась. На этом ровненьком слое Прошка нарисовал зэковские наколки: купола, звезды, надписи разные. А на спине написал (хрен знает, как извернулся):

МИДИЦНА ИВИС.

9

«Привет, батя. Мне тебя не хватает. Думал вчера, вспоминал, как ты рядышком сидишь, с работ уставший, и цигарку свою сосешь. Картинно так, по-мужски».

Проша задумался, выбирая слова. А может, просто чего вспомнил и замер. Так же бывает, когда думаешь о ком дорогом тебе, и кажется, что слов куча, а они как водой залиты. Болтаются, колышутся, бьются внутри пуза, а словить их никак. И так лупишься на них тупо.

«Прошка ЖИВ!» – закричал вдруг Проша. Его, видать осенило этой мыслью.

ПРОШКА ЖИВ!

– Все, – подытожил Проша.

– Может, еще что в голову придет? Давай торопить не будем, оставим недописанным? – я поглядел на Прошку, а он напрягся весь и протаранил:

– Отправляй, скотина!