Герой легенды

Хотя бунтовщиков ли? Не факт, что только советнику Рэю могла прийти в голову эта гениальная идея — подослать в толпу горожан своих людей, предварительно переодев их и замаскировав так, чтоб не выделялись.

Схватка… точнее, избиение незадачливых вояк продолжалось, когда еще несколько человек подбежали к беспомощно валявшемуся Сене. И, подхватив его, поволокли к огромным дверям в главный храм.

Что было дальше, Сеня уже не видел. Вслед за параличом и немотой на него навалился сон. Глаза начали слипаться, тело — расслабилось. И, наконец, наступила темнота.

13

А тем временем… ну, то есть, немного позднее, когда ночь уже окончательно вступила в свои права, некто Кирб Хвастун понял, что нашел-таки смысл жизни.

Сказать по правде, нашел-то он этот самый смысл еще года три назад. Но вот осознать сей факт, прочувствовать его сумел лишь этой ночью.

Рожденный в маленькой бедной деревушке на пару десятков дворов и не имевшей даже названия (ибо кому до нее было дело?) Кирб с юных лет не чувствовал себя на своем месте. И даже то, что другой жизни он не знал, было слабым для него утешением.

Гнуть спину целыми днями на семейном огороде или общинном поле Кирбу было лень. А рыбачить не хватало терпения и, наверное, толики везенья… зато доставало наглости и хвастливости рассказывать односельчанам в деревенской корчме про свои якобы богатые уловы.

И чем мельче и малочисленней бывала рыба, угодившая в его сети, тем более крупной представала она в рассказах Кирба. Ну, просто монстры водяные! Слушателям оставалось только удивляться, как рыбацкие сети вообще удержали таких громадин, и как твари эти не сожрали самого рыбака.

Ну, то есть, молодые и легковерные действительно удивлялись. По неопытности принимая россказни Кирба за чистую монету. Зато мужики постарше лишь нос воротили, услышав хотя бы в третий раз, как незадачливый юнец-рыболов расхваливает свою мнимую добычу.

Именно за эту похвальбу Кирба и прозвали Хвастуном. В течение пары-тройки лет это прозвище стало общеупотребимым и в родной его деревушке, и даже в соседних селеньях. С ним же пришла сомнительная слава, в каковой Кирб почти сравнялся с местным дурачком, ходившим, как дитя, в одной рубашке без штанов, оправлявшимся везде, где приспичит — буквально на ходу, а, в конце концов, уснувшим в канаве и умершим от неожиданного ночного заморозка.

Случилось это несколько лет назад, дурачка почти успели забыть. А поскольку природа пустоты не терпит, односельчане не преминули заполнить эту малопочтенную вакансию Кирбом.

Причем все чаще имя, данное при рождении горе-рыбаку, опускали. А окликая или замечая его на улице, оставляли бедолаге одну только кличку. Например: «Смотри, Хвастун идет!». Или: «Эй, Хвастун, здравствуй!» Хватало и подначек на тему его рыбацких успехов. «Слышь, Хвастун! — обращались к нему с ехидной ухмылкой, — там, в реке рыбища размером с дом плещется. Беги, скорей, за сетью, а то такая тварь только тебе может попасться». Как вариант: «Ну, что ты поймал сегодня, Хвастун? Может, Водяного Змея из царства самого Хорвуга?»

К слову, монструозный Водяной Змей был не более чем персонажем местного рыбацкого фольклора, и в отличие от Маждулов в реальности не существовал. Но именно его происками принято было объяснять гибель какого-нибудь рыбака во время промысла. Если не возвращался кто-то с рыбной ловли, говорили, что Водяной Змей его-де сожрал.

И надо сказать, временами уставший от насмешек Кирб даже мечтал сам оказаться в пасти Змея. Хоть мучиться долго бы не пришлось. Ам — и конец обидам, насмешкам, вкупе со всем этим убогим существованием.

Обиднее всего было то, что забывали имя Кирба, обращаясь к нему по прозвищу, все чаще даже детишки, не достававшие рыбаку-неудачнику до пояса, и девушки. Особенно девушки. Будучи невысоким, нескладным и каким-то пучеглазым, Кирб все равно полагал себя неотразимым. А потому каждую насмешку со стороны прекрасного пола воспринимал как пощечину. Удар по самооценке. Тем более что завязыванию близких отношений амплуа всеобщего посмешища отнюдь не способствовало.

Последнее обстоятельство удручало не только Кирба, но и его родителей, а также сестер и братьев. Шутка ли: парню по годам впору свою семью заводить да вести собственное хозяйство. А он все ютится в переполненной родительской избенке. Не говоря уж о том, что добыча, которую Кирб на самом деле приносил в дом с рыбалки, была так себе подспорьем для неизбалованного сытой жизнью семейства.

В конце концов, рыбацкий промысел ему пришлось бросить. Зато куда более привлекательной Кирбу показалась стезя охотника. Уже за то, хотя бы, что позволяла почувствовать себя настоящим мужчиной, при оружии, чуть ли не воином. А не жалким трудягой, причем неумелым и за это презираемым даже всякими ничтожествами, что как черви в земле копаются.

Лук и стрелы Кирб выменял на сети и лодку у одного из односельчан. Немолодой и повредивший на охоте ногу, тот уже не мог мотаться по лесам и болотам в поисках дичи. Зато не прочь был разнообразить семейный рацион обитателями ближайшей реки.

Что до Кирба, то стрелком он тоже оказался посредственным — пьедестал прославленного лучника, местного аналога Робин Гуда или Вильгельма Телля, так и остался пустовать. Зато добычи выходило всяко больше, чем при рыбной ловле. На вес — уж точно. А главное: охота требовала гораздо больше времени. Больше времени, которое Кирб проводил в лесу… вдали от брюзжания домочадцев и однообразных насмешек односельчан.

И надо сказать, такое времяпровождение ему понравилось. Просто-таки приятным сюрпризом оказалась для Кирба эта неожиданная сторона охотничьего дела. Потому, хоть стрелы его и настигали зверей и птиц, но осчастливливать семью охотничьими трофеями Кирб не торопился. Все реже возвращался в деревню, предпочитая дневать и ночевать в лесу, питаясь тем, что сам и добыл.

Со временем для пущего удобства Кирб даже оборудовал себе постоянное место для ночевки, построив шалаш для укрытия от дождя и протоптав к нему едва заметную постороннему глазу тропинку в траве и лесных кустах — чтобы не потерять.

И… заметна была та тропинка на самом деле, иль нет, но однажды ближе к ночи, когда Кирб отдыхал у костра возле шалаша, к стоянке его вышли несколько человеческих фигур, закутанных в черные плащи. Словно из самой Тьмы они вынырнули, выйдя из вечернего леса, отчего выглядели особенно зловеще.

Подскочив, Кирб схватил лук и одну из стрел. И, натянув тетиву, переводил свое оружие с одной черной фигуры на другую — выбирая, кого поразить первым.

— Сядь и не глупи, — изрек один из незваных гостей, не смутившись при виде столь холодного приема, — у тебя всего один выстрел, а нас пятеро. И мы не хотим причинять тебе вреда… если сам не напросишься, конечно. Мы лишь хотим погреться у твоего костра…

— …и надеемся, что ты разделишь с нами трапезу, — вторил другой.

— А мы за то поделимся с тобой знаниями, — докончил первый, — мудростью, какую постигли сами.

Кирб понимал, что просьба о гостеприимстве и, тем более, предложение «разделить трапезу» было вежливым вымогательством, не более. А якобы мудростью поделиться с ним неоднократно пытались многие — и отец, и рыбаки поопытней, и сверстники, искушенные-де в отношениях с девушками, и залетный проповедник-Свидетель. Причем выходило у них либо унылое занудство, от которого хотелось уши заткнуть, либо (в случае со сверстниками) беззастенчивая похвальба, пуще, чем у самого Кирба по поводу его рыбацких успехов. А Свидетель еще и значки какие-то дурацкие, на свитке нарисованные, показывал, уверяя, что именно в них сокрыта эта самая пресловутая «мудрость». Хотя сам Кирб не дал бы соврать: звери и птицы на свежевыпавшем снегу оставляли отметины поинтересней. Уж полезнее точно.

Но делать было нечего. В одиночку сладить с пятью бродягами, не побоявшимися ночью разгуливать в лесу, Кирб свои шансы не переоценивал. Предпочел, как советовал один из пришельцев «не глупить». Тем более что знания, которыми люди в черных плащах поделились в беседе у костра, Кирбу неожиданно понравились.