Умри, Джерри!

Чёрная стена не поддавалась ни тарану, ни подкопу. Безмолвно глумилась над попытками проломить её – она мощна и непобедима, а людишки в белых халатах пред её лицом лишь жалкие букашки. Доктор Деньё выкладывался на тысячу процентов, но отплатой за труд его было – ничего. Подсознание Тома больше не откликалось, скорбно молчало – бледные, окровавленные губы его были сшиты титановыми нитями.

Последним, что удалось выудить из подсознания Тома, была непонятная фраза: «Свет…». Свет фар машины тех, кто разорвал его на куски.

После этого воцарилась абсолютная темнота, и печать немоты легла на губы.

Том спал, Том не был нигде во время транса. А когда его возвращали в сознание, он хлопал глазами и спрашивал, о чём вспомнил, потому что в памяти ничего не оставалось. В ней не могло ничего остаться – слишком глубоко и надёжно всё было спрятано. Иной раз он жаловался на головную боль и общее непонятное плохое самочувствие после гипноза или вновь заводил песнь о том, что не хочет больше продолжать сеансы. Один раз дошло до скандала на грани истерики, что месье Деньё даже испугался грешным делом и за себя, и за свой кабинет, но пострадала только настольная лампа. Том в порыве эмоций швырнул её об пол, но треск стекла и грохот и остудили, заставили замолчать, испугаться, виновато втянуть голову в плечи. Он сам не понял, зачем это сделал.

Его психика всеми силами сопротивлялась тому, чтобы разрушительную память вытащили наружу из цинкового саркофага, в котором она точно не могла ничем навредить. По крайней мере, Тому. О сохранности других людей психика не запрограммирована печься.

Находясь во власти сопротивления, Том сам себя удивлял, не понимал агрессии, которая вдруг бралась из ниоткуда и выплёскивалась на тех, кто был рядом. К травме подошли слишком близко, её задели, и психика, включив тревожные огни и сирены, защищала свою заблокированную дверь, как могла.

Дверь, за которой живут чудовища, кровожадная тьма.

- Стен, я устал, - негромко говорил Том; голова его покоилась на коленях друга, ладони под щекой. – Я очень сильно хочу домой. Сначала мне даже нравилось всё это: больница, доктора, лечение… Но теперь уже нет. И я не понимаю, почему меня не могут выписать, если я хорошо себя чувствую, и от чего меня лечат.

- От диагноза, - по-доброму, с долей снисходительности усмехнулся Стен.

- А почему мне не дают никакие лекарства, не ставят уколы? Нет, я не хочу уколов, - Том поморщился, - но что-то такое ведь должно быть? А этого нет. И как вообще можно вылечить от другого человека?

- Человек только ты, а тот, второй, просто личность.

Том нахмурился, замолчал на какое-то время. До сих пор он не мог осмыслить, как это и что это для него значит – в нём живёт ещё кто-то.

Снова заговорил он совсем о другом:

- Я почему-то больше не запоминаю, что вспомнил во время гипноза и мне не рассказывают этого. Так ведь не может быть, что я ничего не вспоминаю? Или может?

- Может.

- Почему? Раньше такого не было.

- А ты так хочешь вспомнить всё? – вопросом на вопрос ответил Стен и провёл пальцем по щеке Тома до виска, после чего начал описывать на нём спираль.

- Не знаю… - парень прикрыл глаза, лёгкий массаж был очень приятен, даже от мыслей тяжёлых и непонятных отвлёк немного. – Наверное. Мадам Айзик говорит, что я должен вспомнить всё, чтобы они могли меня выписать. А я хочу, чтобы меня выписали.

- Уже торопишься уходить? – Стен вновь легко усмехнулся.

Том пристыдился, невольно зажался. Пусть Стен не сказал этого прямо, но он услышал в его вопросе немой укор в том, что он собирается его бросить. А друзей не бросают.

Но и сказать: «Нет, не тороплюсь» совесть не позволяла, это ведь было бы враньём. Такой сложный выбор – дом или единственный друг.

Том сам не заметил, насколько глубоко задумался над этим и что забыл ответить.

- Ты чего так напрягся? Я что-то не то сказал? – участливо поинтересовался Стен, чуть сжал одной рукой его плечо.

- Нет, я просто задумался. И я не тороплюсь. Но ведь меня выпишут когда-нибудь, может, даже скоро.

- Выпишут. Всех рано или поздно выписывают.

Из груди рвались слова, что этого хотелось бы поскорее, но Том прикусил губу и промолчал. Нельзя обижать друзей.

Стен аккуратно повернул его голову к себе за подбородок и не отпустил, читая тень сомнений в его глазах. Том почти сразу отвёл взгляд. Коснувшись подушечкой большого пальца его нижней губы, мужчина произнёс:

- Что-то хочешь сказать? Не молчи, со мной ты можешь быть откровенным.

Том снова сжался от того тепла, что разлилось в сердце от его слов, помотал головой и противореча себе робко ответил:

- Если честно, я хочу, чтобы меня поскорее выписали. Очень хочу. Но я не хочу бросать тебя.

Стен улыбнулся, коротко провёл большим пальцем по его щеке.