Страница 147 из 157
Сжимая пальцами ребро подоконника, Том исступлённо смотрел в окно. На улице неуклюже пикировал с неба мокрый снег и таял, не долетая до земли. С его приходом действительно всё изменилось, и даже чуточку раньше.
Стало хуже. Иной раз до невыносимости.
Том не мог смириться с произошедшим и не мог забыть. Всё то, что дремало на дне памяти, поступок Оскара всколыхнул, воспалил до состояния раскаленных углей, которыми набило живот и черепную коробку. Тихое хроническое воспаление психики, безмолвная агония, от которой не умереть, но и не жить.
Мысли терзали неумолимо, зверски, не взирая на то, что их носитель не желал думать обо всех своих кошмарах. Том мечтал хотя бы на час забыть.
Но память не желала утекать обратно за тихую грань сознания. Когда одна картинка покидала сознание, ей на смену приходила другая, воспоминания сталкивались, соединялись, раз за разом заставляя сравнивать.
Слёзы, крики мольбы и запах сырости. Запах клубники и приступы смеха. Боль, от которой хотелось умереть, и грязь, от которой не отмыться. Крысы. Крысы… Темнота.
Том зажмурился и снова открыл глаза. За окном ничего не изменилось: стекло со стороны улицы было всё таким же влажным, внизу темнел асфальт – такой же мокрый.
И внутри тоже было темно и сыро от невыплаканных слёз обиды, которые не желали покидать душу, не жгли, но топили.
Тому было всё равно на то, что, по факту, Оскар не применял к нему физического насилия и на самом деле подождал, пока он не стал готов. Плевать. Для него это было изнасилованием. Чем-то мерзким, мало чем отличающимся от того, как его разрывали по живому, ломали и топтали в грязи. Просто без крови. Вот и вся разница.
И Оскара в глазах Тома ни разу не оправдывала иллюзия собственной добровольности, в которую он пытался поверить, но не смог. Чёрта с два! Шулейман накормил его наркотиками, чтобы он не смог остановиться, а теперь от этого умирал заживо.
Том верил ему, а он обманул его доверие, растоптал и измазал в грязи, которой – вперемешку с кровью – на нём и так было настолько много, что впору искать сменную кожу.
Как в сказке.
Только вера в возможность сказки ничего не смогла изменить.
Даже лучика света в царстве суровой реальности, комочка так необходимого тепла не стало. Том перестал подпускать к себе Дами, потому что она была продолжением своего хозяина, рядом с ней Том ощущал Его. И потому, что в некотором смысле она тоже была предательницей – она ведь всё видела, но никак не вмешалась, не попыталась отрезвить его, несмотря на то, что также искала в нём недостающую любовь.
Глупо винить в чём-то собаку, но иначе не получалось. Его предали все, кто был рядом, те двое, которыми ограничивался для него мир. А огромному миру за окном на него было наплевать, и из-за своего равнодушия теперь он казался вовсе бутафорским. Необъятная картонка, на которой кто-то водостойкой краской нарисовал дома и небо.
А самое страшное, что у него даже не было выбора. И даже сейчас ему было никуда не уйти.
Дни, следующие за злополучной ночью, были выцветшими и странными, похожими на сон, от которого никак не проснуться. Не кошмар даже – лабиринт безысходности, из которого никак не найти выхода, не дождаться рассвета. Тома опутали слишком много нитей, из которых было не выпутаться, и не было ни ножниц, ни ножа, и конец было не отыскать.
Он практически перестал что-либо делать по дому, а готовить прекратил вовсе, потому что на кухне вероятность столкнуться с Оскаром была наиболее велика. Когда же они всё-таки встречались, Том не смотрел на него и не обмолвился с ним ни единым словом.
Шулейман на удивление не пытался заставить его работать нормально и ничего не говорил по этому поводу. Раскаялся ли в своём поступке, жалел и позволял прийти в себя? Или ему было всё равно, выполняет ли он свои обязанности – и правда, невелик прок с такого работника.
В этот раз Том не пытался поверить в позитивный и светлый вариант. Он не задумывался о том, почему Оскар позволяет ему прохлаждаться и не обращал на это внимания. Главное – что не трогает, остальное не имело значения.
О том, что будет дальше, Том не думал. Никогда он не имел привычки заглядывать далеко в будущее, а теперь потерял даже тот ничтожный жизненный ориентир, бывший ему точкой опоры.
За спиной открылась дверь, и зашедший Оскар сообщил:
- Ко мне сегодня Эванес придёт.
- А я здесь при чём? – Том даже не обернулся, только сильнее сжал ребро подоконника.
Но за две секунды он успел подумать, сопоставить несколько фактов и прийти к ужасающему выводу.
- Ты сволочь… - выдохнул Том, перестав видеть что-либо перед собой и чувствуя, как гулко забухало сердце в горле.
Шулейман вопросительно выгнул бровь и скрестил руки на груди.
- Интересная предъява. Только ты не имеешь права мне её кидать.
- Только попробуй, - прошипел Том, развернувшись к нему, впился взглядом загнанного в угол зверя.