Будь моим отцом

Ей вспомнился студенческий разговор. Ленка тогда усиленно отваживала Аню и показывала той, как нужно трепаться о мужчинах:

– На Григория Самуиловича существуют только две реакции – экстаз при виде или «мне, дебилке, все равно».

Удар был неприкрытым – Тимофеева не участвовала в обсуждении тех, с кем работала в институте, – преподавателей и декана. Она не прочь была родить от ученого доктора-еврея, но никогда вслух не рассматривала кандидатур.

– А если человек стесняется хвалить внешность профессора? Вряд ли сдержанность равнозначна дебилизму, – заступилась Алла.

– Унимать собственный восторг по поводу народного достояния, живого произведения искусства? Это уже признак конкретных эротических фантазий на его счет.

– Твой природный шедевр, твой идеал, мягко говоря, толстоват. Ботинки всегда стоптанные, костюмы мятые. И воротник в перхоти, – насмешливо сказала вдруг Аня. – Полнота и неряшливость, знаешь ли, могут отталкивать.

– Стиль, нездешний академический стиль, – попыталась отбиться Ленка, но было заметно, что она уязвлена.

Алла Константиновна усмехнулась и внимательно посмотрела на Леру. Девушка выглядела поникшей – она тоже неплохо считала в уме.

– Итак, получается, в год нашего поступления в институт Михаилу Ханановичу было чуть больше пятидесяти, а Григорию Самуиловичу – немного за сорок, – зачем-то продолжила упражняться в арифметике хозяйка. – Надо же, а я воспринимала их как дедушек.

– А сейчас им… Извините, но столько не живут… Они уже – руины некогда прекрасных замков. Мечта археолога. В лучшем случае. Или в худшем? – проявила здравомыслие гостья. – Хотите правду? Я была готова услышать историю про красивый роман с сокурсником, которому вредные алчные предки запретили жениться. Он побунтовал и сдался. А мама родила меня.

– Все это вполне могло быть. И с сокурсником, и с доктором, и с пациентом, когда твоя мама была интерном. Но мы с ней проходили интернатуру в разных клиниках. – Голос Аллы Константиновны вновь обрел твердость.

– Да, разумеется. Мы вернулись в исходную точку. Спасибо вам огромное еще раз за то, что уделили время. До свидания.

И Лера Тимофеева покинула дом так же стремительно, как ворвалась в него.

Хозяйка даже удивилась – неужели одна? И задач, у которых что-то не то с условиями, вроде – два яблока плюс три литра, какова скорость ветра, – задавать больше некому? Умиротворение снизошло на нее мгновенно, будто и не было напряжения, головной боли, сомнений, не очень приятных воспоминаний. Лишь смутное недоумение чуть-чуть трогало, но не царапало. Клавдюша. Алла Константиновна представления не имела о том, что их короткая встреча в большой компании сохранилась в голове. Тот монстрик был росточком всего сантиметров на пять выше Ани. Он явно гордился правильным носом и крашеными длинными волосами, которые тщательно завил и, к ужасу расхристанных медичек, густо сбрызнул лаком.

А еще нарядился в алое платье и выкрасил губы ярко-красной помадой. Его зеленоватые глаза – злые, какие-то ненасытные в разглядывании исподтишка – пугали одинаковым, часами не меняющимся выражением. Он унижал Аню все резче, все заметнее для остальных. Та громко и, казалось, совершенно искренне хвалила чудовище, до которого никому дела не было, и оно на несколько минут успокаивалось, отдыхало, чтобы снова разойтись. Алла Константиновна недоумевала, зачем ей Клавдюша? Что она до сих пор делает в ее памяти? И много ли такого ненужного хлама там валяется? Но, как ни странно, вспомнив все, женщина убедилась в том, что ей это не нужно – не влияло на ее жизнь, не влияет и уже никогда не будет.

Чтобы состояние вдруг не изменилось, она торопливо убрала с глаз ноутбук и фотоальбом, вымыла посуду. Следы пребывания Елены Алексеевны и Леры исчезли. «И это пустое, как Клавдюша, – думала она. – Ленка будет решать свои проблемы без меня, у нас теперь мировоззрение разное. Я ничем не смогу ей помочь. У младшей Тимофеевой есть своя причина нервничать, грустить, беспокоить знакомых Ани. Но это чужая причина, не моя. Мне все равно, кто ее отец. Целый вечер моей единственной жизни ушел в песок небытия. Вроде и не жалко. Но как-то обидно. И похоже, я сейчас взбешусь на фоне своего тупого равнодушия».

Не успела. Хлопнула входная дверь.

– Ма-ам, ты дома? – нетерпеливо крикнул из прихожей сын. – Жарко, пить хочу!

Все на свете надежно встало на место. Это ему, двадцатисемилетнему мальчику, юному тощему волку, неустанно рыскающему в поисках смысла и счастья, предназначался компот. Он любил этот сладкий фруктовый отвар с детства. Не признавал ни соков, ни колы.

– Я здесь, Витенька, – отозвалась Алла Константиновна. – Папа ждет нас на даче, грозился курицу запечь. Уехал еще днем…

– Ага, значит, он на машине, а мы на электричке. Нечестно, – засмеялся сын, входя в комнату. Чмокнул мать в щеку, заглянул в глаза: – У тебя все в порядке?

– Да. Устала немного. Переобщалась. И не завидуй отцу. Неизвестно еще, кому хуже. Нам с тобой десять минут до платформы и двадцать пять в поезде. А ему часа два в пробках стоять. Он бы с удовольствием составил нам компанию. Но не тащить же гамак, одеяла и новые кастрюли на себе, – урезонила мать, которая считала, что и умеющему читать не лишне повторять алфавит. – Пей свой компот, сегодня абрикосовый. Я переоденусь, и двинемся наконец.

– Абрикосовый? Здорово. Спасибо, мам.

Их отношения не были идеальными – поссориться, и довольно шумно, могли когда угодно, из-за любой ерунды. Но Алле Константиновне почудилось, будто только такой мирный родственный диалог и возможен между ними. В конце концов, Виктор точно не перепутает неспособность любить жену и ребенка с верой в Бога и знает собственного отца. И она, мать, немало усилий приложила, чтобы было так, а не иначе.

Женщина улыбнулась и пошла в спальню надевать джинсы. У нее не было ни своих, ни чужих причин жаловаться на судьбу.

Глава 2

Август упорствовал в том, чтобы запомниться всем, кто в нем жил, прохладным и дождливым. Прогноз на оставшиеся десять дней лета не вдохновлял. «Только бы нормально, без задержки рейса вылететь в Нью-Йорк, – заклинала погоду Лера Тимофеева. – А то не явимся вовремя, не застанем хозяина квартиры и останемся на улице. Ищи потом недорогую гостиницу в туристический сезон. Ребята меня проклянут».

Да, еще спускаясь по лестнице в чистенькой, умеренно обшарпанной многоэтажке Аллы Константиновны, она понимала, что завтра же начнет хлопотать об американской визе. Или послезавтра: суток на то, чтобы выяснить, не умер ли красавец Григорий Самуилович, должно было хватить. Друзья по всему миру, зависшие в социальных сетях, были готовы выяснить про пожилого обитателя Нью-Йорка что угодно. Интересоваться перешагнувшим девятый десяток, не очень симпатичным Михаилом Ханановичем и тащиться ради него в Израиль Лере не хотелось. Девушка оставила ветерана войны на крайний случай.

Она, как миллионы людей до нее, самостоятельно вывела правило освобождения: нуждаешься в том, чтобы человек о тебе забыл, – убеди его, будто он добился от тебя, чего хотел. Уверяла Алла Константиновна, что ни один из ученых докторов не мог быть ее папой? Лера и продемонстрировала ей разочарование древним возрастом обоих. А на самом деле мысленно похвалила себя за настойчивость. Да пышно так: «У меня есть дар предвидения. Никогда не подводила интуиция, мое главное достояние и достоинство. Вот я решила, что пора искать отца. Недоумевала еще, почему именно сейчас, когда полно работы. Заставляла себя откладывать, но что-то жгло изнутри, подгоняло. Оказывается, все было правильно и вовремя. Отныне буду прислушиваться только к себе. Никому не позволю сбить себя с толку советами и нравоучениями. В конце концов, кому нужна здоровая, преуспевающая, счастливая Лера Тимофеева больше, чем самой Лере Тимофеевой? То-то». Она, если честно, думать не думала о кровных узах с господином под восемьдесят. Но этот вариант отныне не исключался и заставлял торопиться.