Страница 6 из 21
Аналогичным образом отмечались трудности экономического учета и контроля – так, не получалось в достаточной степени изучить товарность кочевой экономики182. Поэтому власти априори решили, что «кочевые» регионы – «бедные», а «товарность [кочевого] скотоводства… чрезвычайно низка»183. Впоследствии отсутствие достоверных знаний о «кочевых» регионах стало одной из причин трагических ошибок, связанных с построением «новой жизни» на этих территориях (наряду с общей поспешностью и непродуманностью действий советской власти в рамках реализации программы перевода кочевников на оседлость и коллективизации).
Характерно, что власти «кочевых» регионов не всегда были способны осуществлять контроль даже над членами партии. Местные партийцы были плоть от плоти представителями кочевого родового общества. Ф.И. Голощекин в 1926 г. возмущался, что «партийная родовая борьба… докатилась до губернских работников и в Уральск, и в Актюбинск, в Семипалатинск и в Сырдарью»184. В июне 1929 г., в период партийной «чистки» в Киргизии, было дано указание «в кочевых и полукочевых районах произвести чистку там, где в наличии имеется более 50 % всех членов ячейки, не откочевавших на джайляу…185 В случае невозможности проведения партчистки в данный момент откочевавших коммунистов… чистку провести не позднее начала сентября»186. Таким образом, даже члены партии, ушедшие на летние пастбища вместе со своим родом, фактически выпадали из-под контроля властей.
Состояние систем образования, здравоохранения и другой социальной инфраструктуры в «кочевых» регионах либо отставало от «оседлых», либо не соответствовало советским представлениям. Еще раз упомянем о превалировании религиозной системы образования187, которое сопровождалось неспособностью создаваемых в «кочевых» регионах советских школ обеспечить доступ к образованию всех желающих. Так, в Туркмении школы находились прямо в кибитках, без парт и другого оборудования. Грамотность среди скотоводов этой республики составляла 2 %. При этом грамотные никогда не читали газет или книг, кроме Корана188, что с советской точки зрения было неприемлемым.
Медицина в кочевых регионах в основном была несоветской. В Казахстане кочевники обращались за медицинской помощью к традиционным целителям189. В Туркмении практиковали местные лекари-табибы. Советские фельдшеры, которые выезжали в кочевья «один раз в год», не пользовались популярностью – кочевники считали их «грязными, грубыми»190. В Калмыкии и Бурятии здравоохранение оставалось в руках лам-медиков, которые успешно конкурировали с государственными медицинскими учреждениями191.
С точки зрения «оседлого» государства сама территория «кочевых» регионов выглядела «неорганизованной». Как известно, у кочевников фактически отсутствовало право собственности на землю в понимании европейской системы права. Поэтому кочевое землепользование выглядело для властей как «запутанное и обезличенное». Советские специалисты отмечали, что «порядка занятия пастбищу скотоводов не существует, кто где захватил, там и пасут скот». Источники воды, которые имели критическое значение для скотоводческого хозяйства, также выглядели «неорганизованно». Например, в Туркмении количество колодцев, водохранилищ и арыков было настолько незначительным, «что пользование ими у скотоводов не раз приводило к племенной вражде». В 1927 г. в этом регионе использовать пастбища было вовсе невозможно вследствие засухи192. Причина неспособности противостоять засухе виделась властям как «недостаток» кочевой цивилизации. Тем не менее засухи и другие природные катаклизмы отнюдь не мешали кочевникам в течение многих веков выживать не хуже, чем оседлым.
С другой стороны, «неорганизованность» в земельном и водном вопросе была в том числе последствием проводившейся в дореволюционное время «европейской» колонизации «национальных» регионов (эта проблема была актуальной и до революции, и в годы Гражданской войны). В 1920-х гг. Калмыкия вела долгие споры по разграничению земель с Астраханской и Царицынской губерниями. В Бурятии отмечалась «запутанность и исключительная сложность земельных взаимоотношений между русским и бурятским населением». На Дальнем Востоке чересполосное расселение русского и «туземного» населения приводило «к земельным недоразумениям, искусственно вызывая и поддерживая национальную рознь». «Европейская» колонизация считалась одной из причин нехватки земель для потенциального оседания кочевников193. Остро земельный вопрос стоял в северной части Казахстана, в казахском регионе Джетысу (Семиречье) и в Киргизии. Эту проблему власти пытались решить, организовав в начале 1920-х гг. передел земли в пользу «титульного» населения «кочевых» регионов.
С точки зрения властей изолированный образ жизни кочевников обуславливал их «виктимность», уязвимость к преступным посягательствам. Так, в Верхнеудинском уезде в марте 1922 г. банда численностью 15 человек совершила около пяти вооруженных нападений на бурятское население с целью грабежа. В том же году в Горном Алтае в районах селений Кош-Агач и Ар гут действовали банды Чегуракова и Алагызова (власти отмечали, что «Алагызов – инородец, отлично знает Горный Алтай»). С этой проблемой было связано и мнение о возможности участия самого кочевого населения в бандитизме: «Буряты, живя разбросанно, по одиночеству, легко подвергаются нападению грабителей. Проживающие… в отдаленных уголках поневоле делаются сторонниками их, преследуя материальные выгоды или же просто с целью… сохранения личного своего имущества»194. Тем не менее уязвимость кочевников к бандитизму и их участие в нем имело место в основном в тяжелые исторические периоды – в частности, во время войн и безвластия, которые закономерно сопровождались ростом бандитизма (отметим, что, например, в период Великой Отечественной войны количество проявлений бандитизма в тылу СССР выросло в десятки и даже сотни раз).
Кочевники принимали участие в повстанческой деятельности. Так, представители кочевых народов Дальнего Востока были вовлечены в Тунгусское восстание 1924–1925 гг. Центральноазиатские регионы СССР в 1920-х и 1930-х гг. стали ареной вооруженного противостояния советской власти и басмачей. Басмачество выдвинуло политические и экономические лозунги, в том числе «борьбу за ислам» и «отбор у русских земли». Действовавший в Туркмении лидер басмачей (с точки зрения властей – «явный бандит») Дурды Клыч, игнорируя советскую власть, собирал с населения налоги, изгнал милиционеров и представителей райревкома и райкома, уничтожил телефонную линию и вел «агитацию за объединение иомудов195 под его главенством для борьбы с советской] властью, подрывая ее авторитет в глазах дехканства»196.
Следует отметить, что архивные документы содержат много сведений об откровенно уголовном характере многих басмаческих отрядов, а также о их разложении и самопроизвольном распаде. Частыми были налеты басмачей на населенные пункты, убийства и ограбление мирных жителей, в том числе кочевников. Так, в ноябре 1925 г. Дурды Клыч увел 3 тыс. голов скота у казахов в Челкарском уезде Актюбинской губернии197.
В 1926 г. произошло не менее 190 боевых столкновений советских войск с басмачами. Часть басмачей была уничтожена, часть впоследствии легализовалась. В 1927 г. Джунаид-хан вновь поднял восстание, но был разбит. Власти Туркмении отмечали в том же году, что «общественная безопасность от нападения бандитов, грабежа и насилия обеспечена полностью»198. Однако это оказалось не так – после начала массовой коллективизации, на рубеже 1920-х и 1930-х гг., басмаческое движение вновь активизировалось.
Кочевое население не только непосредственно находилось в гуще этих событий, но и сам термин «басмачи» имел непосредственное отношение к кочевникам. Оседлые жители Средней Азии так называли кочевников, которые совершали на них набеги199. Практика кочевых набегов была ликвидирована российскими властями после вхождения Средней Азии в состав России, чему местные оседлые жители были рады. Однако в послереволюционных реалиях термин «басмачи» стал использоваться советскими властями в иной коннотации. Своих врагов они стали именовать «басмачами», чтобы наложить на них стигму в глазах оседлого населения Средней Азии200. Таким образом, вбивался клин не только между основной массой местного населения и повстанцами-басмачами, но и – вольно или невольно – между оседлым и кочевым населением.