Иная планета (сборник)

– Сам пригласил к столу товарища, сам же время теряешь на бесплодные рассуждения, – упрекнул Клима Ивановича Валера и плеснул водки в стаканы. – Давайте выпьем за знакомство.

Я огляделся. Вокруг вагончика лежал всякий строительный материал: арматура, швеллера, проволока, какие-то мешки, сварочные аппараты.

– Я так понимаю, – осмелился проговорить я, – вы же этот памятник и ваяете тут.

– Правильно, ваяем, – отозвался Валера. – А также и охраняем, чтобы народ на сувениры не растащил.

– Ничего не понимаю, – промямлил я в растерянности.

– А что тут понимать, – запальчиво сказал старик, – кино тут снимают. А памятник – это реквизит. Декорации так сказать.

– Теперь понятно, – обрадовался я. – А как фильм-то называется?

– «Восхождение на Фудзияму», – ответил Валера и добавил: – Чингиза Айтматова читал? Есть у него такая повесть.

Я отрицательно покачал головой.

– «Повести гор и степей» читал – понравилось. «Белый пароход» тоже читал. Даже плакал в конце, – признался я. – А вот «Восхождение на Фудзияму» не читал. Это что, про Японию? А при чем тут Сталин?

– Эх, темнота! – рассмеялся Валера. – Я – работяга и то знаю сюжет. Там про то, как собираются на горе бывшие одноклассники. Прошло уже много лет с тех пор, как они покинули школу. Впятером ушли на фронт. Воевали вместе. Один из них, самый талантливый, Сабыр, писал стихи, был редактором военной газеты. И однажды он написал поэму об ужасах войны и прочел ее своим друзьям-одноклассникам. Они посоветовали Сабыру никому не показывать свое сочинение, потому что его могли обвинить в трусости и непатриотичности. А наутро Сабыра увезли люди из спецорганов – кто-то доложил о его поэме. А кто знал о его творении? Правильно, только друзья. Значит, кто-то из них и заложил товарища. Ну вот, встречаются они на горе спустя много лет. С женами, все достигли каких-то высот, а мыслишка, что кто-то из них предатель, не дает им покоя. Сабыра-то уже выпустили, реабилитировали. Но он со старыми приятелями и видеться не хочет. Они пытаются ему помочь, пристроить куда-нибудь на работу. А Сабыр отказывается. Ничего ему уже в жизни не надо, разочаровался. Пьет горькую. Короче, разругались товарищи на горе и между собой и между женами, напились и давай камни с горы спускать, как в детстве бывало. А наутро узнают, что одним из камней убило молодую женщину. А что дальше было, в книге прочитаешь или кино наше посмотришь. Кстати, слышал о Болоте Шамшиеве? Так вот он этот фильм и снимает.

Клим Иванович, сняв пробу из котелка, налил похлебку в железные миски и поставил на стол.

– А при чем тут Сталин? – спросил я.

Клим Иванович дернулся и зло посмотрел на меня.

– А кто их сделал предателями? – прошипел он. – Кто загубил молодой талант? Сабыр, возможно, киргизским Пушкиным мог стать. А стал надломленным человеком. В восемнадцать лет, когда душа переполнена великими порывами, пошел валить лес и хлебать баланду.

– Да уймись ты, Клим Иванович! Парень-то тут при чем? – добродушно улыбнулся Валера. – Тебя как величать? Сергеем? Дело в том, что художник наш, Володя, предложил режиссеру обыграть сцену с метанием камней с горы. Чтобы пошел камнепад и разрушил этот барельеф вождя. Шамшиеву идея понравилась, вот мы и делаем этого Сталина. А народ всякие небылицы плетет. Ты, Серега, прости Клима Ивановича. Зол он очень на «отца народов». Пострадал Клим Иванович за портрет Иосифа Виссарионовича, как и Сабыр, в восемнадцать лет. Талантливым художником мог стать наш Клим Иванович, большие надежды подавал. Портрет вождя кому попало не доверят рисовать. А он, дурак, когда портрет был готов, заорал на всю площадь: «Где Сталина будем вешать?» Его тут же и упекли на «курорт» в Сибирь.

Клим Иванович крякнул, плеснул водку из стакана в рот и неожиданно затянул хриплым голосом:

Валера прикрыл глаза и подтянул Климу Ивановичу:

Я смотрел на вперившегося в даль Сталина, выглядывающего из склона горы. Его гигантская голова нависала над нами, словно надвигающийся ледокол. А в близком небе плыли облака.

– Облака плывут, облака, – жалостливо выводили Клим Иванович и Валера.

Я взял ложку и миску и хлебнул горячей похлебки.

Допев песню, Валера наполнил стаканы, и мы вновь выпили.

– У Володи, художника, отец тоже был из пострадавших, – заговорил Валера. – Так вот отец ему рассказывал, как один зек восемь лет вырубал портрет Сталина в скалах. Потом его освещали ночью факелами, и он встречал все проезжающие мимо поезда. Жуткое зрелище. Представь себе, Серега, плывут мимо вагоны, в них, в основном, зеки, а на них уставился этот упырь. Мурашки по коже бегут.

– А у меня чуть дядьку родного не посадили, – сказал я. – Из кинотеатра вышел и говорит моей матери, его сестре, про фильм, мол, председателя колхоза каким-то дураком показали. Его тут же под локотки и увели. Хорошо, он только что демобилизовался и был майором, а так бы кто знает, чем все кончилось бы. А с другой стороны, все сейчас Сталина обвиняют, а при жизни молились на него как на бога. Взять того же вашего зека. Его посадили, а он барельеф Сталина восемь лет ваял. С именем Сталина в бой шли на войне.

– Да, были времена и было времечко… – протянул Валера.

Клим Иванович повернулся ко мне:

– Вам сколько лет, молодой человек?

– Тридцать три.

– А, возраст Христа. Значит, уже понимаете, что к чему. Вот скажите, кто же виноват: Сталин или те людишки, которые подличали и предавали ближних?

– Конечно, людишки, – уверенно проговорил я.

– Все так думают, – продолжил старик. – Каждый считает себя героем, а как до дела доходит, у каждого находится что терять. Каждый начинает трястись и за жизнь свою подлую цепляться! За звание, шмотки, квартиры и деньги совесть продают! Никому не хочется быть изгоем, терпеть лишения и спать у параши!

Клим Иванович распалился и махал сжатым кулаком прямо у моего носа. В его выцветших голубых глазах полыхала ярость. Видя, что Валера продолжает мне улыбаться, я чувствовал себя спокойно.

Солнце уже зацепилось за горизонт и окрасило окрестности мягким желтым цветом. Облака, словно горящие корабли, полыхали в синем небе. Певчие птицы на разные голоса пели гимн уходящему светилу. Рельефные тени легли на лицо Сталина. Казалось, он прислушивается к нашему разговору и недовольно хмурит брови.

«Кли-и-м!» – вдруг громом разнеслось по ложбине, где стоял вагончик. Эхо многократно повторило этот грозный оклик. «Клим, клим, клим», – заметалось по оврагам и склонам.

Клим Иванович замер, словно его поразил удар молнии. Наши лица непроизвольно повернулись в сторону Сталина.

«Кли-и-м!» – вновь гулким басом пронеслось по лощине. Голос явно шел со стороны торчащего из горы Иосифа Виссарионовича. У меня по спине пробежали не то что мурашки, а целые слоны, волосы на теле поднялись, словно я попал в грозовое облако. Клим Иванович дернулся и схватил булыжник. Лицо его перекосило от злобы.

– Что уставился, старый козел, меня не узнал?! – голова Сталина, казалось, повернулась в сторону Клима Ивановича.

– Узнал, усатый хрен! – закричал Клим Иванович и, сжимая в кулаке камень, бросился вверх по склону к монументу. – Я тебе, рябая скотина, всю морду разворочу!

– Брось камень, сволочь!!! – надрывно завизжал громовой голос, и все стихло.

Мы с Валерой, опомнившись, бросились догонять старика. Клим Иванович, пробежав шагов десять по крутяку, выдохся и упал на землю. Он рыдал от злобы и бессилия. Мы подняли старика и повели обратно к вагончику.