Часы бьют полночь

Она что, пролежала здесь несколько часов? Но тогда почему ей не холодно?

— Лежи, не вставай, — отозвался Женька. Голос звучал как сквозь слой ваты: в ушах шумело. Но даже так Оля смогла различить, как встревоженно звучит его голос. — Мало ли, вдруг сломала чего, и вообще… я сейчас скорую вызову.

— Да не надо… скорую, — Оля поморщилась и всё-таки села. Головная боль толкнулась внутри, вызвав новый приступ тошноты. Мир с его яркими красками возвращался, вытесняя серое марево. Руки ныли, окоченевшие от снега, но телу было тепло — словно и не провалялась здесь невесть сколько. — Я просто ушиблась. И голова болит.

Слова давались нелегко: их приходилось проталкивать сквозь горло, а они застревали где-то на языке. Похоже, всё-таки не просто ушиблась. Но сотрясение — это же оно? — вряд ли стоит вызова скорой.

— Спасибо пуховику, — продолжила она, прислушиваясь к собственным ощущениям. Нет, ничего не болело — только слабо ныла спина, ушибленная об землю. Без толстой куртки она бы точно что-нибудь сломала, а так, похоже, повезло отделаться малой кровью.

— Уверена? — Женька настороженно заглянул ей в глаза, будто пытаясь понять, лукавит Оля или нет.

— Убеждена, — она помассировала виски, но боль никуда не делась. — Ну, голова болит, конечно. Может, и сотрясение. Но, знаешь, я не хочу сидеть в сугробе чёрт знает сколько времени. А то, кроме сотряса, лечить придётся ещё и пневмонию.

— Звучит логично, — согласился Женька и отложил телефон. Придвинулся поближе, осторожно коснулся рукой её лица — того места, где неприятно подёргивало ссаженную кожу. Оцарапалась о сучок, пока падала. — Блин. Ты меня напугала, когда упала с ветки. Я уж было подумал, что всё, но… повезло. Относительно.

Оля тяжело выдохнула в холодный осенний воздух, и облачко пара на миг снова заслонило видимость. Снова стало стыдно и неловко: как можно было навернуться с дерева в такой ситуации?

— Куда делась эта штука? — пробормотала она. — И сколько времени я уже тут?

Собственные пальцы приятно холодили кожу, но боль, что толкалась внутри, сводила на нет мнимое облегчение.

— Ушла, — пояснил Женька, — как только ты отключилась. Наверное, потому что больше не чуяла твоего страха. А потом выглянуло солнце, а яркий свет они, как ты знаешь, не любят.

Оля вспомнила: темнота, сгущающаяся в коридоре, острый луч фонарика, который взрезал эту тьму, как нож взрезает арбуз. Точно: яркий свет был пусть не смертелен, но ужасно неприятен для большинства из них, и кстати выглянувшее солнце спасло её от незавидной участи очнуться под клыками твари.

— А лежишь ты недолго, — он продолжил, поднимаясь с земли и отряхивая колени от налипших снежных комьев, — всего пару минут. Я только с дерева спуститься успел.

Примятый снег вокруг был истоптан чужими следами. Её, Женькиными и ещё совсем другими, не похожими на человеческие. Волчьими следами с неестественно длинными когтями.

Цепочка следов уходила куда-то вдаль. У неё не было никакого желания проверять, куда именно.

Оля попыталась встать на ноги, но приступ головокружения мигом усадил её обратно в снег. Перед глазами снова вспыхнули цветные пятна, в ушах зашумело. Сотрясение или нет — встать сама она сейчас явно не могла.

На плечи легли чужие руки. Тёплые — это ощущалось даже сквозь пуховик. Или ей кажется? Толстая ткань не должна пропускать извне тепло, равно как и холод.

Когда Оля проморгалась, Женька снова сидел рядом. Теперь — прямо напротив неё, положив руки ей на плечи и настороженно заглядывая в глаза. Тревожная складка между бровей как-то разом делала его взрослее, и Оля даже попыталась улыбнуться этому — но её хватило лишь на жалкую гримасу.

— Прости, — пробормотала она и опустила глаза, — я облажалась. Опять.

Казалось, бесконечная вереница сегодняшних неудач уже никогда не закончится.

— Это ты меня прости, — так же негромко ответил Женька. — Вообще-то… если бы не я, мы бы тут не оказались, помнишь? Мог бы заметить, что что-то идёт не так, я всё-таки с этим уже сколько лет живу.

Оля прерывисто выдохнула. Снова захотелось плакать, но сейчас слёзы были ни к чему. Если она заплачет, голова заболит только сильнее. А уж чего сейчас не стоило делать — так это ухудшать своё состояние, и без того довольно плачевное.

— Нет, — выдавила она, борясь с очередным приступом тошноты, — это у меня сегодня какой-то сплошной день фейлов. Такие у всех бывают, но… не настолько же.

И добавила, стараясь, чтобы голос не дрожал:

— Я… думала, что у меня получается. Но даже про то, что боюсь собак, тебе не рассказала.

Она попыталась отстраниться, стыдясь собственной слабости, пытаясь хоть как-то взять себя в руки. Но руки Женьки продолжали лежать на плечах и не давали качнуться в сторону.

— Ты знаешь, — он невесело усмехнулся, — я себя рядом с тобой иногда просто нереальным мудаком чувствую. Начиная с того самого дня, как ты стала их видеть. Из-за меня, по сути.

— Это был мой выбор, — возразила Оля, чувствуя, как снежный холод начинает пробираться под куртку. Солнце, вышедшее на минутку, понемногу возвращалось обратно за тучи. — Добровольный. И ты ни при чём. Я сама это выбрала и сама не справляюсь.

Женька фыркнул, перехватил её под мышки. Потянул вверх, помогая встать. Оля уже начинала замерзать в сугробе, так что его помощь оказалась очень кстати. Но на ногах держаться выходило плохо, так что она вцепилась ему в куртку, как в спасательный круг — и только так смогла удержать шаткое равновесие.

— Хочешь, секрет расскажу? — поинтересовался Женька, пока она делала первые шаги обратно к дороге, осторожные, чтобы не упасть. И добавил, не дожидаясь ответа: — Ты справляешься. Лучше, чем я когда-то. А теперь скажи — тебя домой или в травмпункт?

Оля перевела дух. Голова всё ещё кружилась, но идти, пусть держась за одноклассника, она уже могла. В одиночку, конечно, сложно было бы добраться хоть куда-нибудь — но если он проводит её…

Чувство вины никуда не делось. Просто отступило на второй план, заглушённое мыслями о насущном. К самобичеванию она всегда сможет вернуться позже — а сейчас нужно было решать, что делать дальше.

— К родителям, — наконец решила Оля. — До дома ближе, а у мамы машина и выходной. Она довезёт куда надо… ну, или врача вызовет, если понадобится.

— Принято, — кивнул Женька. — Я у тебя даже был, так что дорогу знаю.

— И… давай побыстрее, ладно? Если эта штука вернётся, я…

— Не вернётся, — он перебил её, не давая закончить предложение. — Мне кажется, она в принципе ушла из этого парка. Потому что мелочь собирается здесь снова, да и люди скоро подойдут. Но ты права, поторопиться стоит. А то вляпаемся ещё в какое-нибудь приключение.

Оля устало кивнула и сделала ещё один шаг. Тяжёлая зеркалка мёртвым грузом болталась на шее — надо будет проверить потом, не разбилась ли при падении — но стало неожиданно легче. Если тварь ушла, значит, она в безопасности. Не бояться других существ, тех, что не выглядели как собаки, было проще. А люди… что ж, если здесь появятся люди, это будет только к лучшему.

Они выбрались. Всё хорошо.

Вот только её никак не оставляло ощущение, будто в тот самый миг, как она сорвалась с ветки, тяжёлые стрелки часов внутри неё сдвинулись с места, отсчитывая первую секунду на пути к неизбежному.

К мутному серому миру, где Оля, остриженная, сидит в вагоне метро и видит лицо Женьки в мордах пролетающих по тоннелю тварей.

========== Межглавье ==========

Поезд нетерпеливо взвизгнул тормозами, прибывая на станцию. Оля успела запоздало порадоваться, что успела сесть: здесь, на пересадке на кольцо, народу всегда заходило немерено. Особенно вечером, когда усталые работяги спешат с работы домой, в область или на окраину города.

Спешит и кое-что ещё. Что-то, о чём работяги и не подозревает, заходит вместе с ними в душный тесный вагон, толкается локтями, а в давке незаметно прокусывает чью-то шею. Другие не замечают: слишком заняты попытками дышать в толпе. Жертва беззвучно кричит, не в силах попросить помощи. А когда вновь обретает голос, звать уже поздно: жизнь выпита, и в глазах навечно воцарилась ледяная тьма, похожая на ту, что расстилается за окном, в тоннеле.