Часы бьют полночь

Смерть стоит за левым твоим плечом. Откуда она знает эту фразу? Оля слышала, что её автор —Кастанеда, но его книг она не читала: мистики хватало наяву. И всё же цитата вертелась на языке — резкая, хлёсткая. Сказанная чужим, но вместе с тем таким знакомым голосом. Голосом, который ещё не утратил подростковой ломкости, но уже начал становиться из мальчишечьего — мужским, бархатным и приятным.

Остановки пролетали одна за другой, и людей в вагоне становилось всё меньше, а Оля всё сидела, нервно теребила в пальцах короткие пряди. Пыталась вспомнить фразу, вспомнить ускользающие из памяти лицо, имя, одежду.

Чьё-то фото у неё в закладках. Почему она никак не может найти время просмотреть его? Почему?

Поезд взвизгнул тормозами и остановился. Оля медленно поднялась с места. Мысль, что билась в голове последние несколько минут, тут же попыталась вылететь из головы. Но она схватилась за телефон, как за спасательный круг, и потянулась пальцем к иконке заметок.

Какой-то мужик, стоявший слева от неё, грубо пихнул Олю в плечо. Та охнула и разжала пальцы.

========== Глава 11. Вероятности ==========

Комментарий к Глава 11. Вероятности

Осторожно: присутствуют упоминания мёртвых животных.

— Пятнадцать плюс триста шестьдесят два…

Оля сидела, прижавшись спиной к холодной стене подъезда, и мелко-мелко дрожала. Не от холода, нет: от леденящего ужаса. Ужаса, что смешивался с отчаянием, отчаяния, в котором чувствовался горький привкус стыда.

Она оставила котят на улице. Она бросила коробку. Уронила, когда оскользнулась на льду — и, поднявшись, в истерическом страхе побежала обратно в подъезд. А котята остались там, рядом с огромным чёрным волком. Вернее, тем, что выглядело как волк.

Оставалось надеяться, что существо, кем бы оно ни было, безвредно для животных.

Темно. Господи, как темно. Лампочка не выдержала: когда Оля ворвалась сюда, света уже не было. Пришлось плестись по стеночке — на подгибающихся ногах, боясь споткнуться.

— Триста семьдесят семь… сто шестьдесят шесть поделить на…

Спасибо Женьке: счёт в уме отвлекал, позволял не сойти с ума от ужаса. Давал последнюю надежду на благополучный исход, хрупкую, как дверь подъезда, за которой скалился и рычал её оживший ночной кошмар. Подумать только, пару минут назад эта дверь казалась ей такой прочной — а теперь Оля не была уверена, не проникнет ли полуволк сквозь неё, как сквозь туман.

Поэтому считала. Считала, не забывая дрожащими пальцами набирать сообщение единственному человеку, который мог дать ей совет. Позвонить она не могла: боялась лишний раз подавать голос. Даже счёт вела беззвучно, едва шевеля губами.

«Я в подъезде, за дверью СОБАКА».

«ЧТО МНЕ ДЕЛАТЬ».

Он поймёт, что за собаку я имею в виду, отчаянно надеялась Оля. Он должен понять, потому что он всегда всё понимает. Потому что он пытается разгадать и более, куда более сложные шифры, а значит, её бессвязные сообщения разберёт тем более.

— Тринадцать… умножить на шестьдесят один…

Телефон зажужжал, информируя о пришедшем сообщении. Звук был тихим, почти таким же тихим, как её приглушённое дыхание, но Оля всё равно дёрнулась, как от удара. Иррациональный страх мешал воспринимать вещи как надо, и сейчас темнота подъезда казалась почти живой, почти осязаемой.

Плохо. Нужно отвлечься, а то на запах ужаса подтянутся другие.

Оля перевела взгляд на экран. В окошке мессенджера светилось входящее сообщение из одного-единственного слова:

«Адрес?».

***

Когда дверь заскрипела, Оля непроизвольно вздрогнула. Страх приковал её к месту, не давал нормально вздохнуть — что уж говорить о движении. Только и оставалось сидеть, съёжившись, у стены на лестничной площадке, где резко пахло бомжом и валялась пустая бутылка.

Пусть. Если бы «владелец» этого места решил предъявить ей претензии, Оля испугалась бы его меньше, чем того, что ждало её за дверью. И каждый раз, когда кто-то заходил в подъезд, возвращался с работы, с учёбы или просто из магазина — она обмирала.

Если тварь проберётся за ними внутрь — Оле конец. Но пока что все открытия двери заканчивались одним и тем же: шаркающие шаги, грохот дверей лифта, шелест курток и сумок. Люди шли домой. Шли и не видели её, забившуюся в угол на лестничной площадке.

— Ау? Ты где? — раздалось снизу, из подъезда. У Оли отлегло от сердца. Голос, многократно искажённый эхом подъезда, всё-таки был знакомым, и она наконец смогла откликнуться.

— Тут… наверху.

Темно было везде: даже на лестничной площадке лампочка перегорела. Почему так? В прошлый раз, когда Оля здесь появлялась, подъезд освещали хорошие яркие лампы, а сейчас вокруг клубился сырой полумрак, в котором было сложно рассмотреть что-то дальше собственного носа. Приблизившегося Женьку она скорее даже не увидела: услышала по шагам.

— Я здесь, — ещё раз позвала она. Попыталась встать на ноги: ватные, подкашивающиеся. Подсохшие подтёки истерических слёз стягивали кожу на щеках. Оля прерывисто вздохнула и сделала шаг вперёд, невольно уткнулась носом в толстую ткань чужого шарфа.

Хотелось плакать. Не столько от ужаса и волнения, сколько от осознания собственной позорной беспомощности. Ей так не нравилось быть слабой! Раньше Оля считала, что ради помощи другим способна не бояться неизведанной опасности. Что её собственные кошмары не имеют никакого значения, если она может сделать что-то полезное.

Раньше так и было. Но сейчас — нет. Не когда речь шла о детских страхах, глубинных страхах, которые слишком сложно преодолеть.

— Всё нормально, — произнёс Женька откуда-то сверху, и Оля осознала, что так и стоит на лестничной клетке, судорожно всхлипывает и цепляется за него, как за последнюю спасательную соломинку. А он в ответ осторожно придерживает её, как будто боится, что она упадёт. — Снаружи никого нет. Он ушёл.

— Правда? — Оля подняла голову. Свет не вернулся, но теперь, когда Женька был близко, она хотя бы могла видеть его силуэт.

Он кивнул.

— Правда. Не знаю, почему он не побежал сюда за тобой… — Оля снова дёрнулась, и одноклассник поспешно добавил, — но его точно тут нет. Я бы заметил.

— Это хорошо… наверное.

Оля облегчённо вздохнула и отстранилась. Ужас понемногу уходил. Начал уходить ещё тогда, когда она отправила ему сообщение и получила ответ — но по-настоящему исчез только сейчас. Растворился в воздухе вместе со зловещим полуволком. Остался там, в холодном липком вечере, на крыльце подъезда. Вместе со злосчастной картонной коробкой с котятами.

Точно! Котята!

— О, чёрт! — вспомнила Оля и рванулась наружу. Женька придержал её за рукав.

— Что? Что-то не так?

— Котята! Я оставила их там…

Она вывернулась из его рук и помчалась вниз по лестнице. Страх испарился, словно его и не было, сменившись беспокойством. Только что ей казалось, будто у неё есть всё время мира, но сейчас оно начало стремительно утекать из пальцев.

Если они остались там, если это существо, чем бы оно ни было, могло до них добраться — кто знает, что сейчас с ними? А ведь она пообещала Стаське, что позаботится о котятах!

— Да о чём ты, блин? Что с котятами? Ау? — Женька нагнал её в несколько прыжков по ступенькам, возникнув слева, как привидение. Нет. Как что-то из очередного ноябрьского сна, серого и унылого, как вся эта чёртова осень, осень, когда всё пошло не так и её нормальная человеческая жизнь превратилась не пойми во что.

Она сама этого хотела. Думала, что всё будет хорошо, но…

Морозный воздух ударил в лицо, отрезвил, заставил почувствовать, как сильно горят щёки, раскрасневшиеся от бега и волнения. Оля остановилась на пороге, глотая этот воздух, как глотают воду при засухе, как глотают горькую, но жизненно необходимую пилюлю.

Коробки не оказалось там, где она её оставила. И котят не было слышно.

— Может, всё-таки объяснишь мне, что происходит?

Похоже, Женьке передалась её тревога: он точно так же стоял на крыльце подъезда, хмурился, скрестив руки на груди, и совершенно не замечал, что заслоняет собой проход. А, к чёрту. Всё равно здесь сейчас никого нет.