Страница 16 из 38
Хорошо координированному Княжнину подъем давался легко. Держась поначалу позади свиты Игельстрома, он через какое-то время немного опередил генерала и в эту секунду почувствовал опасность. Да, он почувствовал ее сам, потому что когда сверху закричали «Берегись!», Княжнин уже знал – что-то идет не так, и сейчас нужно будет действовать самым решительным образом.
Глядя себе под ноги, поднимающиеся в гору слишком поздно заметили, что сверху, с артиллерийской позиции, громыхая подкованными железом колесами и набирая скорость, прямо на Игельстрома катилась тяжелая двенадцатифунтовая пушка. Ее лафет скользил по утоптанному солдатскими сапогами снегу и почти не замедлял движение орудия, а когда он подпрыгивал на кочках, будто хвост нервничающей кошки, пушка разгонялась еще быстрее. Гренадеры шарахались от упущенной по недосмотру артиллеристов (это они кричали сверху «берегись!») взбесившейся пушки, двоим самым нерасторопным ее колеса уже переломали ноги, и теперь ничто не стояло на пути десятка пудов железа к тому, кого должен был оберегать Княжнин.
Он успел отчетливо представить, как орудийное дуло бьет Игельстрому прямо в недоуменное лицо, превращая его в месиво, замешанное на пудре, пушечной копоти и крови.
Решение пришло мгновенно, как реакция на выпад противника в поединке.
Выхватив алебарду из рук у оказавшегося рядом унтер-офицера, Княжнин рванул наперерез стремительно приближающемуся орудию и вставил древко между сливающимися в сплошной круг спицами ближнего к себе колеса. Он сумел удержать в руках рванувшуюся вслед за пушкой алебарду, но его ноги оторвались от земли, а древко с хрустом переломилось вместе с одной из спиц. Через мгновение Княжнин, превратившийся в срываемый с древка флаг, должен был упасть в снег, а пушка – продолжить свой убийственный путь, но фехтовальщику этого мгновения хватило, чтобы еще раз сунуть в захромавшее колесо обломок алебарды, а потом, ломая ногти, вцепиться в него руками с решимостью превратиться, если потребуется, в «мертвый» тормоз. И колесо все же пошло юзом, пушка повернула со своего пути и перевернулась, ее лафет при этом описал полукруг и вышиб мозги не успевшему отскочить в сторону унтер-офицеру. Тому самому, алебардой которого воспользовался Княжнин.
Игельстром, как ни в чем не бывало, со шпагой в руке проследовал дальше, к вершине холма, где на коленях стоял и плакал оплошавший артиллерийский ездовой, которому теперь наверняка судьба была пройти сквозь строй. «Он все же не из робкого десятка», – подумал о генерале Княжнин, пытаясь подняться с земли.
– Вы целы, капитан-поручик? – спросил поспешивший ему на помощь казачий хорунжий – адъютант Игельстрома.
– Кажется, цел, – убедился Княжнин, которому пришлось для этого осторожно пошевелить руками и ногами, – только перчатки пришли в негодность. И епанча. А вот сержанта жаль…
– Вот спасибо тебе, Дмитрий Сергеевич, спаситель наш! А я просто обомлел, такое увидемши! Давайте дальше поспешать, глядите, как его превосходительство нынче ретив…
– Да-да, вдруг там что-то еще вниз поедет, – согласился Княжнин и, прихрамывая поспешил за Игельстромом. Через минуту он смешался с его окружением, никто даже запомнить толком не успел героя эпизода, вызвавшего некоторое оживление на галерее для наблюдателей.
На вершине победителей ждала награда: позади оставленных артиллеристами позиций был разбит большой шатер со столом, ломившимся от закусок и дорогих вин. Сюда были приглашены генералы, полковники, офицеры свиты, некоторые иностранные министры. В других палатках были накрыты столы и для простых обер-офицеров. Нижние чины, накричавшиеся «ура» в ответ на благодарность от командующего, должны были получить свою винную порцию, вернувшись на квартиры.
Княжнин в шатер не пошел. Хоть снаружи и несли караул гренадеры из роты Протазанова, после случившегося он уже не мог позволить себе расслабиться, непроизвольно ждал новой опасности. К тому же, когда перед глазами стоит несчастный сержант с разбитой головой, нет настроения пировать. Хотелось только, чтобы все поскорее закончилось. Вернуться на квартиру, сесть за стол, попросить кофе и написать Лизе те слова, которые давно вертятся в голове.
Но едва прозвучал в шатре первый «виват!» и зазвенела посуда, как на улицу выскочил озадаченный адъютант Игельстрома. Увидев Княжнина, он облегченно перекрестился и торопливо позвал: «Сию минуту требуют!»
«Наверное, желают поднести рюмку за спасение жизни. Както это по-холопски», – подумал Княжнин, даже не подозревая, насколько сильно он ошибается. Сбросив на снег перепачканную епанчу, он в одном парадном мундире вошел в шатер. Как же переменился Игельстром, входивший сюда с видом счастливого победителя! Теперь он был вне себя, ноздри раздуты, лицо побагровело, никакой пудрой этого не скроешь.
– Капитан-поручик Княжнин, вам было поручено радеть о безопасности посланника. Вы не справились с этим! Вы есть никчемный офицер! – закричал он в ответ на приветствие Княжнина. Когда Княжнин не знал, что ответить противнику, он просто сохранял спокойствие, держал дистанцию, выжидал. Его невозмутимость, наверное, еще больше взбесила Игельстрома.
– Подите сюда! Полюбуйтесь: у вас под носом заговорщики делают все, что хотят, приносят сюда, прямо на стол российскому генералу и посланнику Ее Императорского Величества пасквиль мерзкого содержания!
Игельстром потрясал при этом листком желтоватой бумаги размером меньше салфетки. Княжнин, пока шел к нему через весь шатер, боковым зрением успел разглядеть похожие листки перед некоторыми другими участниками застолья. Наверное, были спрятаны под кувертами, поскольку, пока не приступили к закускам, все было нормально. Лица офицеров, успевших прочесть пасквиль, пытались повторить за Игельстромом выражение негодования, но как-то очень неестественно.
Еще бы. Вот что было написано на листке:
«Вы знаете, с чего так Игельстром возликовал? Он нынче первый раз в баталии победу одержал!»
Только и всего. Ничего, кроме правды. И, к счастью, даже не смешно. Появись на лице у Княжнина хотя бы намек на улыбку, глядишь, быть бы ему разжалованным в солдаты.
– Полагаю, сия шалость исходит не от заговорщиков, – сказал Княжнин.
Все, кто был в шатре, оценили его мужество. Даже на Игельстрома реплика Княжнина подействовала отрезвляюще. Кажется, генерал понял, что выглядит смешно. Поэтому ответил Княжнину не сразу, а после небольшой паузы:
– Так вы полагаете, сие только шалость? Мне нет интереса знать, что вы полагаете! – Игельстром продолжал кричать, но уже скорее для того, чтобы сохранить лицо. – Мне интересно знать, кто сие сделал! И я приказываю вам это выяснить! Даю три дня.
Княжнин ответил с прежней видимой невозмутимостью, но медленнее, чем обычно, по одному отмеряя слова, дававшиеся ему с трудом:
– Ваше превосходительство, только что в общем присутствии вы изволили назвать меня никчемным офицером. После сего я не вижу для себя иного действия, как только просить ваше превосходительство о моей немедленной отставке с военной службы.
– Я не дам тебе отставки! – поспешил отрезать Игельстром, по привычке переходя на ты. – Ты должен сперва выполнить мой приказ. А потом уж поглядим, какой ты офицер и погорячился ли я. Ступай!
Княжнин вышел из шатра, снова чувствуя себя Иваном-дураком, получившим приказ идти не знаю куда, принести не знаю что. Именно так. Задача не имела решения, хотя ответ на нее Княжнин уже знал. Вот он, «шалун», уже ждет Княжнина возле шатра и пытается привести в порядок его епанчу, будто камердинер. Неспроста ведь выспрашивал про баталии, данные Игельстромом в Финляндии. Да и случай подложить стишки имел превосходный – его рота несет караул у шатра.
Одного взгляда в глаза Протазанову было достаточно для того, чтобы пропали все сомнения: конечно, это он. И поручику Протазанову хватило одного взгляда на Княжнина для того, чтобы быть уверенным – тот его не выдаст.
– Что за скверная у вас манера, поручик, задирать людей, которые того не стоят, – негромко сказал Княжнин, когда они с Протазановым отошли на несколько шагов.