Крепь

Когда нескошенный луг остался позади, французы вслед за проводниками вошли в лес, вставший перед ними углом, без каких-либо опасений.

Они видели топор за поясом у Василя, но это не смущало солдат французской армии, привыкших в любой стране кроме Испании чувствовать себя совершенно спокойно. Эти двое пьемонтцев в Испании не были.

– Шькоро, паночки, шькоро выйдем на Могилевшький тракт! Туточки через лешь коротей, – приговаривал Тимоха, несмотря на свою шепелявость взявший на себя ведение переговоров с иноземцами. Те ведь тоже не слишком понятно говорят, а Василь будто в рот воды набрал.

Вскоре последний луч, вслед за людьми бежавший по тропинке с залитого солнцем поля, затерялся в мохнатых еловых лапах. Это словно стало сигналом, что пора делать темное дело, и Василь многозначительно засопел в спину Тимохе. Тропинка становилась все уже. Французы позади примолкли, чаща, обступившая их с обеих сторон, им явно не нравилась. Все настойчивее тянулись к людям растопыренные когтистые сучья. Еловая лапа нависла прямо над тропинкой, перегородив дорогу. Тимоха проворно отодвинул ее с пути и придержал рукой, чтобы колючая ветвь не хлестала по лицам остальных. Пропуская вперед Василя, он успел шепнуть ему: «Табе первый».

Следом за Василем твердой походкой, как на марше, шагал старший из французов, который уже снял с ружья кивер и надел его, туго застегнув под подбородком. Тимоха стоял почти на самой тропинке и, чтобы пропустить мимо себя француза, он с улыбкой, которой словно извинялся за глупое дерево, вдался в густую хвою. Первый француз бочком прошел мимо, с Тимохой поравнялся второй, его лицо было так близко от Тимохи, что тот почувствовал табачный запах.

В этот момент Тимоха вынул спрятанный под полой короткий тесак. Отведя для замаха руку назад, он, не совсем понимая, зачем это делает, коротко ударил француза в живот. На мгновение Тимоха почувствовал что-то упругое, но дальше тесак пошел легко, без сопротивления. Француз прохрипел, точно подавился, и обмяк, вылезшие из орбит глаза закатились вверх, словно хотели в последний раз увидеть солнце и небо, но лишь косматые еловые лапы, мерно покачиваясь, смыкались над его головой.

Услышав предсмертный хрип товарища, второй француз обернулся, и в это время над ним занес свой топор Василь. Бывалый солдат почувствовал это и, уронив одно ружье, второе успел подставить под удар, ухватив его одной рукой за цевье, другой за ложе. Отбившись от одного, он должен был ждать нападения со стороны Тимохи, сжимавшего по самую рукоятку перепачканный кровью тесак. Француз оказался проворней и уже замахнулся на Тимоху прикладом, а тот, дурак, левой рукой продолжал бессознательно держать отведенную в сторону ветку, словно удержать эту ветку ему было важнее, чем уберечься от приклада француза. Он лишь успел немного отстраниться назад, как вдруг почувствовал во рту вкус земли, крови и крашеного дерева. Он упал на лежащего на тропинке отходившего француза, а тот, кто его ударил, снопом повалился на него – это Василь со страшной силой вломил ему обухом по затылку.

Василь бросил топор и помог встать Тимохе. Тот поднялся, опираясь на руку Василя, которая заметно дрожала, и с кровью сплюнул еще три или четыре выбитых зуба.

– Во ж жубами-то мне нешчашчье, оштатних ешийшя… – тихо прошамкал он и пнул еще подрагивающее в конвульсиях тело принявшего бой иноземца.

– Надо их… утащить отсюдова, с тропинки, а то как бы их не хватились… – деловито сказал Василь и прихлопнул на шее очередного комара. Он, наконец, преодолел немоту, зато взгляд его, словно оцепенев, остановился в одной точке – на затылке солдата, который он только что проломил.

Тимоха, который еще не оправился от полученного удара и стоял, покачиваясь и зажимая окровавленный рот рукой, помотал головой.

– Шперва шнимем ш их вше, и легше будечь, и кто они ешчь не ражобрачь…

– Они ведь… насмерть? – нерешительно спросил Василь.

– Боишьшя укушячь? – оскалился Тимоха. – Давай!

Еще раз сплюнув кровавой слюной, он, тем не менее, для начала отодвинул от французов ружья, вытащил из специальных ножен их штыки и полусаблю, которая почему-то была только у одного. Сняв с обоих всю амуницию, несчастных разули и раздели до исподнего. В ранцы пока не лезли, все покидали в одну кучу.

Тимоха первым взял одного из французов под мышки и, раздвигая спиной еловые ветки, волоком потащил в сторону от тропинки. Василь точно так же подхватил второго. Голова убитого запрокинулась, горбатый нос уперся Василю в живот. Василь старался не смотреть вниз, на узкие ноздри француза и его покачивавшиеся большие пальцы ног с почерневшими ногтями, за которыми оставался кровавый след. Они довольно долго волокли убитых, спотыкаясь и задыхаясь от усталости, пока Василь не окрикнул товарища:

– Стой, Тимоха! У этого… требуха полезла.

Тимоха бросил свою ношу и присел на корточки.

– Далей не поташшым, – тяжело дыша, сказал он. Василь посмотрел на него с благодарностью и содрогнулся: на губах и подбородке у товарища, как у вурдалака, прочной коркой запеклась кровь. Мертвецы, выделяясь белым исподним на фоне ржавого хвойного подлеска, были заметны издалека. Мужики перетащили их еще на несколько шагов до ближайшей неглубокой ямы, где наспех забросали старым валежником.

Сделав это, Василь с Тимохой переглянулись и решили, что, очевидно, следует перекреститься. Потом они рысью вернулись к своим трофеям, без разбору нагрузили их на себя и скорее пошли подальше от этого места, на ходу прикладываясь к единственному трофею, содержимое которого проверили сразу – тыкве, из которой была сделана фляга, а во фляге оказалась крепкая водка.

Лишь через полчаса, когда мрачные ели и заросли высокого, в пояс, папоротника с таинственным узором на листьях, окаменевшим на миллионы лет, сменились более веселыми орешником, ольхой, они остановились на светлой солнечной поляне, усыпанной спелой земляникой. О том, что только что случилось, как сговорившись, молчали. Будто всегонавсего прихлопнули тараканов, наносящих убыль семейным запасам.

Они вспомнили о голоде, и Тимоха достал из солдатской сумки еду.

Он криво усмехнулся, ломая кровавую корку вокруг своего рта.

– Шухари-то мне теперь совсем нетем есть. Ешли только в воде размотить, – сказал он.

– Пить хочется, – сказал Василь. – Слышь, ручей рядом журчит. Они быстро нашли ручей и, зайдя в него по колено, долго и жадно пили чистую и холодную воду, черпая ее пригоршнями. Потом, отмывшись от крови, вернулись на поляну. Тимоха принес воды в котелке и размачил в ней сухари, которые ему все равно приходилось глотать вместе с кровью.

Немного утолив голод, осмотрели добычу. Для людей, дикарями живущих на болоте, здесь было много полезного. Во-первых, в скатках шинели – пожалуйста, спи на ней, или ею укрывайся – кум королю! Под патронными сумками аккуратно скручены и затянуты ремешками такие же колпаки, что были у солдат, варивших свой суп у Василя во дворе. Тоже добрая шапка от комаров. В ранцах нашлись деревянные ложки, гребешки, складные ножики, пакеты с нитками, иголками, шилом, игральные карты, табак, носовые платки, по свежей рубахе и даже пара добротных запасных ботинок! Назначения некоторых предметов, особенно из патронных сумок, Василь бы так и не понял, если бы не объяснил Тимоха: это, мол, в свертках да в бумажных пакетиках патроны, это для чистки ружья, а это для надраивания амуниции, это запасные кремни, а это, на цепочке, привешена к пуговице игла для прочистки затравочного отверстия у ружья. А на каждой пуговице циферки – три единички, такие же на бляхе в виде ромба, которую они увидели, сняв чехол с одного кивера. Тимоха предположил, что это номер полка или дивизии, скорее полка. Не может же у них быть столько – больше сотни(!) – дивизий? В карманах мундиров из крепкого нездешнего сукна Василь и Тимоха нашли какие-то письма и деньги, ассигнациями и монетой: серебряной и даже золотой. Ну а с тем, что было в мешках для харчей, все было понятней: немного крупы, немного соли, какой-то очень засушенный продолговатый зеленый горох, сухари, наконец, та самая вареная курица в рушнике из Василевой хаты.