Крепь

Но пока пыль совсем не заслонила глаза, спускавшиеся с холма солдаты девятнадцатого полка, поворачивая один за одним головы влево, долго, пока не начинали спотыкаться, смотрели на маленький холмик из свежевырытой земли. Молодая женщина, яркую красоту которой не могла скрыть даже больше похожая на солдатский походный чехол, чем на женскую одежду, грубая дорожная свитка, воткнула в холмик самодельный крест из двух связанных веревочкой палок. Она не упала, обнимая могилу только что зарытого в стороне от кладбища мужа, просто стояла, словно окаменев, то опуская глаза на могилу, то глядя в след уходящему полку. Она, наверное, могла пойти за ним вместе с обозом, и когда полк снова станет лагерем или на квартирах попытаться опять что-то зарабатывать стиркой, пристроиться к маркитанткам, среди которых хватало солдатских вдов. Узелок со всем ее имуществом уже висел у нее за спиной, словно солдатский ранец, но какой-то инстинкт потерявшей хозяина собаки, заставлял ее пока оставаться здесь, у этого песчаного холмика, которому, очевидно, суждено очень скоро просто сравняться с землей.

– Куда ж теперь Веронике идти? – сказал Антось своему товарищу и земляку Тимохе, шагавшему рядом. Их было двое старосаковичских хлопцев в батальоне.

– Домой вернется, к шьвекру, – прошепелявил Тимоха, которого однажды за дерзость и пьянство так измордовал тот самый поручик Коняев, что из передних зубов остались только самые центральные – по два сверху и снизу – чтобы было чем скусывать патрон. Поэтому теперь, как только Тимоха раскрывал свой широченный рот, он тут же становился похожим на бобра. Антося это уже не смешило. Он покачал головой:

– Не вернется. Мне Аверка рассказывал, будто пан его специально в солдаты отдал, чтобы его Веронику себе забрать для забавы, нравилась она сильно пану.

– Вот и поручику понравилашь. И что ей было топать вшюду за Аверкой? Конец один.

– Я боле всего боялся, что Аверку сквозь строй погонят, и мне придется самому его шпицрутеном… Избавил и себя от муки, и нас от греха…

– Только мне таперь замешт его мотыгу няси… Не, Антошь, шлучишь какая заваруха, надо до дому бежать, пока недалеко!

– Тихо, Тимоха, услышат, – оглядываясь по сторонам, прекратил разговор Антось. Сделать это так или иначе заставляла пыль. Чтобы не глотать ее при каждом вдохе, егеря повязывали на лица платки или любые тряпки, закрывающие нос и рот. Совершенно чудный предмет оказался на лице у нового ротного командира – круглые коричневые стекляшки на глазах в кожаном ремне, застегивающемся на затылке – здорово, никакая пыль не попадет в глаза!

Вообще после первых самых тяжелых месяцев, проведенных в рекрутском депо, Антосю стало казаться, что вообще вся солдатская служба в том только и состоит, чтобы перетаскивать с места на место свой 25-фунтовый ранец, да 12-фунтовое ружье, да еще, что дадут, или что сам стащишь где-нибудь по дороге или на привале. Шагать и шагать, отмеряя версты от Новгород-Северского до Луцка, от Луцка до Волковыска, от Волковыска до Лиды, шагать, стаптывая сапоги и сбивая ноги – до тех пор, пока не упадешь где-нибудь в полном изнеможении навсегда, чего уже не раз хотелось. От дурного удерживало любимое дело, которым по личному распоряжению новопреставленного майора Эмбахтина Антосю разрешалось заниматься на благо полковой церкви во все время, когда полк был не на марше. Антосю самому нравилось то, что он делает. Никогда прежде он не занимался резьбой так серьезно, батюшка даже давал ему деньги на все необходимые инструменты – резцы, сверла, стамески. Это не ложку ножиком вырезать!

В этот раз марш оказался не слишком тяжелым. Девятнадцатый егерский полк располагался всего в одном переходе от Гольшан и пришел в местечко раньше большинства других частей шестого пехотного корпуса. Это давало шанс разместиться на ночь на квартирах, пусть и в тесноте, но под крышами. Солнце, только начинавшее наливаться спелым алым цветом, пока лишь краешком касалось креста высокого, но не имевшего купола, и от того мрачноватого костела. От этого прикосновения на поблекшей позолоте креста вспыхивали пронзительные лучи. Вслед за ними лучи загорались и на других крестах – над звонницей, стоявшей при въезде в местечко, словно сторожевая башня, над противоположным фронтоном костела, над православной церковью. Немного в стороне от местечка на возвышении, окруженном рвом, стоял красивый замок с шестигранными башнями, поднимавшимися вровень с самыми высокими деревьями. Просматривающиеся сквозь их листву темно-красные кирпичные стены и черепичные крыши этой некогда роскошной магнатской резиденции выглядели загадочными, словно выплывающими из глубин средневековья.

Полк не остановили в поле не доходя до местечка, как это чаще всего бывало, а повели в сами Гольшаны. Тут для Антося начиналось самое интересное, то, из-за чего он порой готов был смириться с тяжестью долгих пеших маршей. Он во все глаза глядел на старинные стены, стараясь подсмотреть что-нибудь интересное для себя. А костел, при всей его общей строгости, строился в стиле барокко, витиеватой лепнины в его оформлении хватало. Вот, не на костеле, а на каком-то еще более древнем каменном столбе – самое интересное – герб под похожей на крендель шапкой. Щит, разделенный на четыре части, в одной – всадник с мечом на вздыбленном коне (таких изображений Антось видел уже немало и знал, что это старинный герб Литвы), в другой четверти человек с телом коня, целящийся из лука в собственный хвост, который вовсе и не хвост, а змея, широко раскрывшая пасть. Рассмотреть этот интересный герб до конца Антось не успел, потому что на кого-то наткнулся и тут же услышал негодующий возглас:

– Куда ты прешь, деревня, ослеп что ли?!

Прямо перед Антосем стоял незнакомый офицер в штаб-офицерских эполетах и отряхивал рукав своего чистенького с иголочки мундира, перепачкавшегося при столкновении с запыленным с ног до головы рядовым.

– Виноват, ваше высокоблагородие, – пробормотал Антось, готовый уже получить кулаком в скулу или в зубы. Офицер, однако, бить его не стал, может быть, просто побоялся вымазаться еще больше.

– Это, господин майор, наш батальонный Батичелли, на архитектурные красоты загляделся, – заступился за Антося его командир взвода поручик Загурский, хороший, добрый командир.

– Батичелли – свалился с ели! – срифмовал майор и тут же спросил у поручика: – Как мне найти полковника Вуича?

– Вон он, в конце колонны верхом. На белой лошади, не ошибетесь.

Опасаясь последствий своей неловкости, Антось продолжал наблюдать за незнакомым майором и видел, как тот подошел к их шефу полка с докладом, вручил ему какую-то бумагу, после чего они рядом, продолжая разговор уже неофициально, пешком вошли в местечко.

Квартирьеры разместили егерей за исключением назначенной в охранение третьей роты в хозяйственных постройках двухэтажного францисканского монастыря, пристроенного к костелу большой буквой П. Монастырь был действующим только до той поры, пока край не отошел к России, теперь же в основном пустовал – что-то жуткое начинало происходить с теми, кто пытался здесь обустроиться. Слух об этом как-то сам собой распространился среди солдат еще в строю, едва они вошли во внутренний дворик монастыря. Как и гораздо более существенная новость – назавтра назначена дневка для сбора остальных частей корпуса, стало быть, отдых.

Здесь еще дотемна было проведено построение первого батальона. Шеф полка представил нового младшего штаб-офицера батальона, того самого майора, с которым Антось столкнулся возле костела. Теперь он молил Бога о том, чтобы майор его не запомнил, ведь до сих пор у них в первом батальоне было заведено так, что именно младший штаб-офицер всем распоряжается. Номинальный командир батальона старый майор Быков, давно утративший надежду сдать экзамен на следующий чин, к службе относился совершенно равнодушно, отдавая все на откуп своему заместителю капитану Калмакову. Тот, напротив, обязанности свои исполнял ревностно, чем и заслужил должность старшего дивизионного адъютанта при генерале Лихачеве. Чрезвычайное происшествие в батальоне, бросающее тень не только на полк, но и на дивизию, без лишних разбирательств было списано на служебные упущения майора Быкова, на карьере которого был поставлен окончательный крест. То, как стоически воспринял это старый майор, лишь добавило ему уважения со стороны и сослуживцев, и командиров.