Страница 13 из 35
– Ты, – заметили они, – не основал еще порядочно царство.
– В том есть моя польза, – отвечал на это с сердцем самозванец.
«А как пред сим, – показывал впоследствии Михайло Толкачев, – Пугачев трех девок из Яицкого городка в Берду уже взял и с ними в одной кибитке жил, то старшины, чтобы впредь такого похищения не мог сделать, и притом видя его наклонности, рассудили согласиться с желанием самозванца».
– Когда есть в том, государь, ваша польза, – сказали они, – то женитесь.
Пугачев избрал своими сватами Толкачева и Почиталина, которые и отправились в дом казака Кузнецова, зная, что у него есть дочь, шестнадцатилетняя Устинья, «девица хорошая и постоянная, а притом и Пугачев уже о ней слышал».
В то время казака Петра Кузнецова не было дома: он уехал на погребение умершего племянника. Единственная его дочь Устинья, за несколько лет пред тем лишившаяся матери, сидела дома сам-друг со снохою своей, Анной Григорьевою. Заметив, что к воротам дома подъехали Михайло Толкачев с женой и Иван Почиталин, Устинья хотела было спрятаться, но была удержана приехавшими.
– Не бегай, – говорили гости, – мы приехали тебя посмотреть и хотим высватать за гвардионца.
Устинья остановилась молча, и гости, «побыв малое время», уехали, а через несколько часов приехали опять в сопровождении нескольких человек казаков. Увидя в своих сенях гостей, молодая девушка испугалась и спряталась под пол.
– Где Устинья? – спрашивали приезжие, входя в избу.
– Не знаю, – отвечала сноха.
– Ведь ей не убежать! – говорили казаки, уходя и бранясь, что не застали дома.
Вышедшая из подполья Устинья была в большом смущении и не знала, что вокруг ее совершалось.
– Что они, дьяволы, псовы дети, ко мне привязались! – говорила она, жалуясь снохе.
Между тем приехали домой ее братья, Андрей и Егор, и почти следом за ними и в третий уже раз сваты, с большим числом казаков. Устинья убежала в соседнюю горницу, но по приказанию приехавших, «запросто, без всякого наряда», была приведена снохой. Сконфуженная девушка стояла, прислонившись к печке, пред многочисленным собранием, «и не успели ей еще никто и ничего сказать», как сам Пугачев вошел в двери и сел на лавку.
– Покажите мне невесту, – сказал самозванец.
Сноха взяла Устинью за руку и подвела к Пугачеву.
– Хороша, – проговорил он, – хороша!.. Поздравляю тебя, ты будешь со временем всероссийской царицей.
Самозванец вынул несколько серебряных денег, рублей тридцать, и передавая их своей невесте, поцеловал ее.
В самый разгар этой сцены вернулся домой отец нареченной царицы, отставной казак Петр Кузнецов. Трудно было ему понять, что происходило в доме, но недоразумение его скоро разъяснилось.
– Ты хозяин? А это дочь твоя? – спрашивал Пугачев.
– Да, – отвечал Кузнецов.
– Я намерен на ней жениться, и спасибо тебе, что кормил и поил ее.
Кузнецов бросился самозванцу в ноги «и плакал горько о том, что она молодехонька, принуждена идти замуж неволею».
– Меня некому ни обшить, ни обмыть, – говорил он, – а старухи [жены] не имею.
– Чтобы к вечеру готово было к сговору, – сказал строго Пугачев, – а завтра быть свадьбе.
Эти слова еще более огорчили отца и дочь, и они были в «великих слезах».
– Не плачь и готовься к венцу, – сказал самозванец и вместе со своими сообщниками оставил на время дом Кузнецова.
Перед сумерками жених прислал Устинье сарафан и рубашку голевую, сорочку и шубу длинную лисью и приказал к вечеру снарядиться, «что она в той горнице у печки и исполнила; убирали ее подружки, а первая тут сваха была жена Толкачева».
«Устинья, – показывал Иван Почиталин, – сперва не хотела было за него идти, равным образом и отец не очень был доволен, потому больше, что их дело казачье, а отдают дочь за царя, так не скоро привыкнет к царской поступи». Так думал один из ближайших наперсников Пугачева, но чистая по натуре Устинья не могла и впоследствии свыкнуться со своей горькой долей, и инстинкт подсказывал ей, что сначала жених, а потом муж был не кто другой, как самозванец.
Одетая в нарядное платье, она все у той же печки дождалась приезда Пугачева. Последний посадил невесту рядом с собою и приказал подносить вино: пили, в лице Пугачева, за здоровье Петра III, великого князя Павла Петровича и супругу его Наталью Алексеевну, пили за невесту, почти за каждого из присутствовавших, и вообще пьянство продолжалось до самой утренней зари.
Утром Пугачев с поезжанами и большою свитой приехал за невестой и вместе с нею отправился в церковь Петра и Павла, где собрано было духовенство всего Яицкого городка. Церемония поезда состояла на том, что впереди жениха и невесты ехало множество казаков со знаменами и значками разных цветов. В церковь были допущены самые близкие, а вся остальная свита расположилась кругом в ожидании парадного салюта. Служили всем собором, но кто именно венчал – Устинья не видала, «ибо покрыта была фатой и горько плакала». По окончании венчания был произведен салют из ружей и новобрачные принимали поздравления, допуская к руке всех присутствовавших. Заплатив духовенству двадцать рублей, Пугачев приказал, чтоб Устинью «поминали на ектениях благоверной императрицей», и затем новобрачные отправились в дом Толкачева, где был приготовлен парадный обед. Во время тостов и поздравлений все называли Устинью благоверной государыней и подходили к ее руке. После обеда церемония окончилась подарками родным невесты и некоторым из приближенных самозванца. Отец молодой, Петр Кузнецов, получил в подарок лисью шубу; сестра Устиньи, Марья, бывшая замужем за казаком Семеном Шелудяковым, получила пять аршин канавату и пять аршин голи; казак Денис Пьянов – пять рублей деньгами, а остальные были награждаемы зипунами и бешметами разной цены и достоинства. В тот же день ко мнимой государыне были назначены из казачек две фрейлины: Прасковья Чапурина и Марья Череватая, а главной надзирательницей за всем домом Аксинья Толкачева, жена сподвижника самозванца[119].
Вся эта церемония не отуманила Устинью и не вселила в ней убеждения, что из простой казачки она стала чем-то особенным. Она не верила в свое возвышение и старалась выяснить свое положение.
– Подлинно ли ты государь? – спрашивала она наедине Пугачева. – Я сомневаюсь в том, потому что ты женился на простой казачке. Ты меня обманул и заел мою молодость: ты человек старый, а я молодешенька.
– Я со временем бороду-то обрею, – отвечал самозванец, – и буду тогда помоложе.
– Без бороды казаки тебя любить не будут.
– Я сам не люблю бороды брить, – сказал Пугачев, как бы спохватившись, что проговорился, – а сделаю это в угодность разве тебе одной.
– Ведь ты имеешь государыню – как ее бросить! А нигде не водится, чтоб иметь две жены.
– Какая она мне жена, когда с царства свергнула – она мне злодейка.
– Так тебе ее не жаль?
– Нисколько; жаль только Павлушу, он законный мой сын, а ей, как Бог допустит в Петербург, срублю голову.
– Тебя туда не допустят. У государыни людей много, тебе прежде срубят голову.
– Я скоро возьму Оренбург и тогда до Питера дойду беспрепятственно.
– До Питера еще много городов.
– Только бы Оренбург взять, а там все ко мне преклонятся[120].
Оренбург-то взять было трудно, а Яицкий городок казалось легче. Подкоп приходил к концу, и в половине февраля минеры дорылись до камня, очевидно фундамента колокольни. Тогда самозванец приказал не двигаться более вперед, а вырыть в конце подкопа глубокую яму, чтобы положить в нее бочонки с порохом. Все рабочие были распущены по домам с приказанием не выходить из них в течение нескольких дней, пока Ситнов с приближенными Пугачева успеют зарядить колодезь и произвести взрыв[121].
Между тем в полночь, 19 февраля, явился в укрепление к Симонову малолеток, казачий сын Иван Неулыбин, и объявил, что казаки намерены вновь атаковать укрепление и что они подвели подкоп под колокольню. Неулыбин был принят сначала за человека, подосланного Пугачевым, чтобы подобным известием поколебать гарнизон, заставить его снять посты, ближайшие к колокольне, и тем облегчить мятежникам доступ к этому пункту. Тем не менее известие это не могло быть оставлено без всякого внимания, и полковник Симонов приказал вывезти весь хранившийся под колокольней порох и приступить к устройству контрминной галереи. Едва только успели вывезти часть пороха, как последовал взрыв, и колокольня, говорит очевидец, «с удивительной тихостью начала валиться в ретраншемент. На самом верху оной спали три человека; не разбудя, их снесло и с постелями на землю, чему, по высоте здания, трудно даже поверить; бывшую наверху пушку с лафетом составило на низ. Хотя падение было тихо и камни, не быв разбросаны, свалились в груду, однако около 45 человек лишились при сем жизни»[122].
119
Ср. с рассказом А.С. Пушкина (Пушкин А.С. Соч., т. VI, изд. 1881 г., с. 49).
120
Показания: Пугачева 4 ноября 1774 г.; Михаила Толкачева, Устиньи Кузнецовой, Петра Кузнецова, Марьи Шелудяковой, Никиты Каргина, дьячка Ивана Корчагина, пономаря Петра Живетина, Ивана Почиталина и других // Гос. архив, VI, д. № 506, 512 и 467.
121
Показание крестьянина Петра Таркова 16 мая 1774 г. // Там же, д. № 467.
122
Оборона крепости Яика // Отечественные записки, 1824, ч. XIX, № 52, с. 171.