Страница 4 из 8
– Нет дома оставим, чтобы, когда пришли, ничего и никого не было. Ни сапог, ни твоего нового комбинезона, ни ложек. Кто его знает, может, придуривается, а сам соображает все. Уйдем и начнет рыскать по дому. Нет. Пусть с нами идет. Оставим его у почты, на скамейке. Там подождет. Как наградят тебя, выйдем и заберем его обратно.
– Как? А на торжественное чаепитие? Чего? Не останемся?
– Останемся, конечно, но ненадолго. Дома справим.
Дорога до мэрии заняла короткое время, так как она находилась почти рядом, через улицу. Оставленный на скамейке у почтамта Никанор продолжал беззаботно пускать слюни, а дед с молодой гражданской женой зашли в здание напротив.
Их там уже ждали. Или не ждали – не поймешь.
В помещении оглушительно гремела музыка, едва слышался звон бокалов и хлопки от открывания шампанского. В слабо освещаемых уголках звучали пьяные томные речи, а в центральном зале громкий голос главы вещал о дружбе и дорогах. Но на пришедших внимания категорически никто не обращал.
– Видишь, дед, как торжественно обставили твое награждение? Но мы здесь надолго не останемся. Выпьем за орден, перекусим и домой. Ой как вкусно воняет! Сейчас за стол пойдем. Молодой человек… Молодой человек.... Да, да, вы с этой палкой, железной.
Молодой парень, одетый в модные штаны лимонного цвета и волокший никелированный шест в центральный зал, остановился, направил блуждающий пьяный взгляд прямо и спросил:
– Вы меня? Если меня, то я занят. Видите – шест несу. Сейчас приладим его, и Любочка-бухгалтерша нам стриптиз танцевать будет. Она в фанты проиграла. А если вы по поводу уборки помещений, то еще рано. Разгуляево началось недавно.
– Да нет, мы по поводу награды. Это праздник в нашу честь. В его честь, – кивнула супружница в сторону открывшего рот старикана.
– Награды? Сейчас узнаю, подождите. – И с усмешкой, неся перед собой шест как копье, вклинился в разноцветную пьяную толпу, ожидающую танца Любочки-бухгалтера.
Через три минуты к посетителям выскочила запыхавшаяся Клавочка и, с нетерпением оглядываясь назад, боясь пропустить танцы, скороговоркой выпалила:
– Здравствуйте, наш дорогой. Мы с нетерпением ждали.... Мы с нетерпением ждем… Мы с нетерпением… В общем, вот медаль. Глеб Егорыч пока занят. Примет вас завтра по этому случаю. Вы пока идите. Идите. И извините, семинар сейчас. Все потом. Поздравляю вас. – И торжественно вытолкала их на улицу вручив деду награду в виде желтой медальки с веселой лисой.
Подойдя к скамейке, на которой сидел Никанор, и подтерев каплю, текущую из его носа, Гриб-Папирус оглядел врученную ему награду.
– Фу-у-у-у. Лажа какая-то. Да. Иного я и не ожидал. Не орден, а какой-то кругляш с лисицей хитрой. Ни денег кошель, а медаль. Обманули меня.
– Да ладно, старый, оставь ее. Дома к значкам положишь, в коллекцию.
– Да не нужна она мне, эта награда бестолковая. Накормили б лучше. Мы ж и не позавтракали дома
– Да, не позавтракали.
Мысли о завтраке поставили мозг на место, и Гриб-Папирус, повертев медаль с лисой в пальцах, протянул ее Никанору.
– На, друг мой новый, пользуйся. Прицепишь куда-нибудь. Кавалером будешь ходить. – И развернувшись, взяв супружницу под руку, сделал шаг от скамейки.
Никанор принял подарок, попробовал его на зуб. Ласково погладил морду смеющейся лисы. И улыбнувшись своим неведомым мыслям, с размаху запустил его в рыжего блудливого кота, собирающегося промяукать свои любовные песни черной кошке.
Напротив прекрасной, океанического размера лужи, в которой незапланированно утонула новая трамвайная остановка, построенная к десятилетию освоения поступающих бюджетных средств, стояла покрашенная пожарная каланча с сиротливо и не по родному приткнувшемуся к ней каменным тоскливым зданием с броской вывеской "Бультерьер Баунти".
Судя по слою грунта на вывеске, название было не первое. И, похоже, не последнее. Видно, все зависело от роста благосостояния и вечернего настроения хозяина заведения. Да и местные посетители сего шалмана знали наизусть каждое предыдущее название. "Бультерьер Баунти" был намалеван на "Хаски Дусю". "Дуся …!" на "Пуделя Люсю". "Люся …" на "Крота Зосю" а уж "Зося …" на «Петуха Гришу".
"Гриша", включая в себя всех остальных "Люсь" и "Дусь", был злачным, отстойным заведением, собравшим в себе распивочную, разливочную и домашний вытрезвитель местного значения.
Хозяином сего предприятия был авторитетный бизнесмен с незаконченным курсом обучения в ветеринарном техникуме, липовым дипломом какого-то Оксфорда и бронзовой медалью за покорение вершины горы Лимпопо. Впрочем, это не мешало ему без отрыва от производства заниматься понятными только его творческой натуре темными делишками и авантюрами.
Именовали сего индивидуума Андре. Простите. Андрей. Андре он стал позже, когда "Люсю" переименовали в "Дусю".
В дополнение ко всем своим многочисленным дипломам и достоинствам, Андрюша имел еще и ряд недостатков, позволяющих в свое время получить в неторжественной обстановке "белый билет" и радостную невозможность посвятить свою молодецкую удаль армии родной и связанных с ней структурам.
Андрей Джонович, а по батюшке он звался именно так, плохо видел, не очень хорошо слышал, обладал страхом высоты и терял сознание в замкнутом пространстве. В общем, добропорядочные друзья и соседи сильно удивлялись, как вообще он еще дышит и ест.
На заре своей трудовой деятельности, учитывая, что обладатель такого здоровья может работать только сторожем или вообще никем не работать, он не стал испытывать судьбу-злодейку и повис ярмом на шее матушки, ожидая, что придут лучшие времена для его талантов и пороков.
И они пришли. Пришли внезапно и жестоко, накрыв всех без разбора своей разноцветной волной желаний и вседозволенности. Не минула сия чаша и Андрюшу, свет Джоновича… Или Ивановича. Кому как угодно.
Посмотрел он на все происходящие перемены своим мутным хитрым глазом и решил влиться однажды в это заманчивое неизвестное.
Но так как одному было не с руки осваивать новое ремесло, то он решил подключить к этому делу, на правах подсобной силы, двух местных отпетых… друзей. Аристофана и Годзиллу.
Познакомился с ними Андрей, тогда еще не Джонович, в местном отделении милиции, где проходил суточное привлечение к физическому труду за оскорбление представителя власти при исполнении. И эти два товарища тоже были привлечены к трудотерапии за скандал в общественном месте. А "свой" "свояка", как говорится, видит издалека. На этой почве и познакомились.
Филипок, он же Аристотель, был тощий грек, родом откуда-то из-под Одессы-мамы. Ростом великим не получился вообще, но зато имел гордый орлиный нос, длинные руки и буйную фантазию. Она часто играла против него и заводила Аристофана в такие ситуации, что все перевалы Дятлова по сравнению с ними были просто детским лепетом.
Годзилла, в миру просто Фаля, был противоположностью кипящему натурой и идеями искрометному греку Аристофану. Полтора центнера упитанного, бочкообразного тела на крепких кривых ногах венчали короткие волосатые руки с кулаками, очень похожими на пивные литровые кружки, и бычьей шеей, украшенной такой же бычьей лысой головой. Но при всей своей отвратительной отталкивающей внешности, обладатель сего имел добрый и покладистый характер, тоже нередко заводивший его, благодаря Аристофану, в невыгодные ситуации.
На тайном собрании, посвященном новообразованному сообществу, Андрей Джонович обрисовал будущие перспективы сотрудничества и выгоду от него. Посмотрев на молчаливые бестолковые кивки, означающие полное согласие с программой и выбранным курсом, распределил обязанности.
Аристофан отныне был спец-курьером по щепетильным поручениям. А Годзилле отводилась роль местного "пугала" и куратора владельцев будущих притонов и пароходов. Себя же Андре назначил ни много, ни мало, … Доном. И объявив себя членом итальянской фамилии в изгнании, он принял несколько революционных законов и решений.