Страница 5 из 17
«Екатерина, должно быть... Вот это совпадение: у нас с отцом реципиента одинаковые предпочтения - даже, имена сходятся!».
- Так значит, я – наполовину русский?! Забавно... Дальше, что?
- А дальше, меж ними вспыхнула такая бурная любовь, что она бросила мужа, ребёнка и сбежала с Георгом! Тот, рогатый «Russischer Grundbesitzer», имел какие-то связи, поэтому разгорелся грандиозный скандал… Георгу пришлось бросить академическую карьеру, переехать сюда и стать владельцем аптеки, чтоб кормить эту… Ну и, тебя - когда ты родился.
- Bezaubernd! Феерично! …Дальше?
- «Дальше», когда тебе было чуть более двух лет, у неё вспыхнула другая «бурная любовь» и, она вас с отцом бросила, удрав с каким-то кривоногим и волосатым «Planschbecken»…
- С французом?! …Вот, «Hure»!
- Ну, а я тебе что говорил?! Все русские бабы – «Schlampe»!
- Много ты, дядюшка, знаешь русских баб! – заступился за честь русских женщин Эрик, - сидишь всю жизнь в этой дыре, как солитёр в поросячьей заднице - да ещё и, умничаешь!
- Поверь мне, достаточно много! – похабно хохотнул толстый Фриц, почёсывая брюхо, - после их революции, я столько перевидал… Ко мне, русские графини в койку прыгали и, на лету «weibliche Schubladen» снимали!
Эрик, не вполне поверив в половые подвиги дядюшки, снисходительно-скептически бросил:
- «Ficker-тerrorist» старый… Да, у тебя – из-за брюха, даже не видно когда твой «Gurke» стоит!
- Хахаха! – похотливо осклабился старый развратник, - не поверишь, племяш – даже, не видно - кто его «saugt»!
Враз потерявший интерес к этой теме, Эрик Юнгер, задал ещё с десяток вопросов - уточняя некоторые моменты своей новой биографии, затем поднялся из-за стола и озадачил родственника:
- Я сейчас к себе отдохнуть, а ты дядюшка Фриц, распорядись принести мне свежую прессу. Авансом – в счёт, будущих «карманных денег»…
«Ну, frech!», - только и ахнул мысленно хозяин «gadyushnika», а вслух спросил:
- А рецепт?
- «А рецепт» с завтрашнего дня, сегодня мне надо в себя прийти… Прессу, свежую и обязательно старую – за как можно прошлое время. Сделаешь?
- Сделаю – такого «добра» хватает!
Старый Фриц Юнгер, очень любил читать! Правда, из экономии покупал только старые газеты и журналы, но «этому» – потерявшему память и, такие сойдут.
- Жду после обеда – не забудь, - напоследок сухо напомнил его племянник, поднимаясь в свою уже прибранную служанкой комнату на мансарде.
«Попав в незнакомое место, первым делом обследуй территорию»! Хотя, плотно позавтракавшего Эрика Юнгера реально плющило, он первым делом обыскал своё уже прибранное и проветренное служанкой Петрой жилище.
Рисунок 7. «Pour le Mérite» - высшая награда Германии в годы Первой мировой войны.
Рисунок 7. «Pour le Mérite» - высшая награда Германии в годы Первой мировой войны.
Кроме одежды, всякой бытовой мелочи и документов, он нашёл ордена своего реципиента. Их было пять: «Железные Кресты» двух ступеней, «Орден Королевского дома Гогенцоллернов. Рыцарский крест с мечами», золотой «Нагрудный знак за ранение»… Ну и, «Голубой Макс» - обиходное названия ордена с французским названием «Pour le Mérite» (За верность) - высшая награда Германии в годы Первой мировой войны.
Наградные листы к орденам, подтверждали вывод, сделанный им после обследования «собственной шкуры» - давали эти «кресты», не «за просто так»:
«Его Величество Кайзер присуждает Вам Орден за Мужество. Поздравляю Вас от имени всей дивизии.
Генерал фон Буссе».
- Геройский был парень, этот Эрик Юнгер! – сказал он вслух с ноткой одобрения и даже восхищения, - один в один, как тот - Эрнст Рубель, коим я совсем недавно был…
Среди бумаг нашлась довольно-таки пухлая рукопись - частично отпечатанная на печатной машинке, под названием «Стальной шквал».
- Так ты у нас ещё и, «поэт»…, - промолвил он, задумчиво перебирая страницы.
У него была привычка, прежде чем перейти к серьёзному чтению, прочитать конец книги. Если он понравился – начинал читать с самого начала. Вот и сейчас:
«…«Вставай, приятель, мы уходим!» Я проснулся в мокрой от росы траве. Сквозь свистящую автоматную очередь мы ринулись обратно в нашу траншею и заняли оставленную французами позицию на опушке леса. Сладковатый запах и застрявший в проволочном заграждении сверток привлекли мое внимание. В предрассветном тумане я выскочил из траншеи и очутился возле съежившегося французского трупа. Сгнившее тело рыбьего цвета зеленовато светилось из разодранной униформы. Обернувшись, я в ужасе отпрянул: рядом со мной, у дерева, примостилась какая-то фигура. На ней была блестящая французская кожаная куртка, а на спине – все еще набитый до отказа ранец, увенчанный круглым котелком. Пустые глазницы и редкие кисточки волос на черно-коричневом черепе выдавали, что передо мной был мертвец. Другой сидел, перекинув туловище через колени, будто его внезапно сломило. Вокруг лежали еще дюжины трупов, сгнивших, оцепенелых, ссохшихся в мумии, застывших в жуткой пляске смерти. Французы месяцами выдерживали такую жизнь возле павших товарищей, не имея возможности их похоронить...
... Мы перепрыгнули через несколько окопов и наспех вырытых кусков траншей. Как раз когда я находился в прыжке над одним, более тщательно вырытым окопом, сквозная пуля ударила меня в грудь, подбив, как дичь на лету. С пронзительным криком, в звучании которого из меня, казалось, выходила сама жизнь, я несколько раз крутнулся и грохнулся на землю.
Тяжело ударившись о дно окопа, я отчетливо осознал, что это действительно конец. Однако странным образом это мгновение относится к немногим, о которых я могу сказать, что оно было истинно счастливым. Точно в каком-то озарении я внезапно понял всю свою жизнь до самой глубинной сути. Я ощутил безмерное удивление, что вот сейчас все кончится, но удивление это было исполнено странной веселости. Потом огонь куда-то отступил, и, словно над камнем, надо мной сомкнулась поверхность шумящих вод...
...Внезапно, как рушится плотина в наводнение, пронесся крик ужаса: «Они прорвались слева! Мы погибли!» В это ужасное мгновение я ощутил, что жизненная сила снова, как искра, вспыхнула во мне. Мне удалось двумя пальцами впиться в дыру на высоте руки, проделанную в стене траншеи мышью или кротом. Я медленно поднялся, скопившаяся в легких кровь текла из ран. По мере того как она вытекала, я ощущал облегчение. С непокрытой головой и в распахнутом мундире, с пистолетом в руке я уставился на сражение.
Сквозь белесые клубы дыма прямо на нас бежала цепь людей в полном боевом снаряжении. Некоторые падали и оставались лежать, другие перевертывались, как подстреленные зайцы. За сто метров до нас воронки поглотили оставшихся. Должно быть, это был совсем юный отряд: они выказывали рвение, свойственное неопытности.
Как по нитке, по гребню возвышенности ползли четыре танка. В несколько минут они были растоптаны артиллерией по земле. Один развалился пополам, как игрушка из жести. Справа, шатаясь, опустился на землю с предсмертным криком фаненюнкер Морман. Он был храбр, как молодой лев. Это я знал еще по Камбре. Его уложил выстрел прямо в лоб, нацеленный точнее, чем тот, рану от которого он мне тогда перевязывал.
Дело, казалось, было еще не проиграно. Я прохрипел фенриху Вильски, чтоб он полз налево и своим пулеметом заткнул прорыв. Он вернулся очень быстро и сообщил, что в двадцати метрах уже все занято: там были части совсем другого полка. До сих пор я стоял, держась левой рукой, как за руль, за пучок травы. Теперь я смог повернуться, и мне открылась странная картина: англичане частично проникли на участок траншеи, слева примыкавший к нашему, частично же двигались вдоль нее со штыками наизготовку. Едва я успел осознать близость опасности, как новый, еще более неожиданный сюрприз ошеломил меня. За моей спиной еще двигались атакующие: это по направлению к нам вели пленных с поднятыми руками. Итак, враг почти сразу же после того, как мы пошли на штурм, проник в деревню. Теперь мешок был затянут. Он отрезал нас от своих соединений.