Страница 28 из 28
Модель Мартина (Мардохая) Бубера (1878–1965) исходит из того обстоятельства, что “истинным признаком межчеловеческого существования является речь, которая является основой человеческого бытия. Обращение человека к человеку, в отличие от зова в животном мире, опирается на установление и признание инаковости другого человека… При переходе с фонетического уровня на уровень смысловой звуки перестают быть акустическими объектами и становятся информативными для собеседника, более того, приобретают нормативно-этический аспект”. В основу буберовской модели положено утверждение о коммуникации как явлении, порождающем истинную сущность человека.
В модели Густава Шпетта[136] в понятие смысла вкладывается предметно-объективное либо психологически-субъективное значение. В статье “Внутренняя форма слова. Этюды и вариации на темы Гумбольда” (1927) предметно-объективный смысл вкладывается в слово как в знак, подлежащий истолкованию, а психологически-субъективная составляющая указывает только намерения, желания, представления коммуникатора. Шпетт разграничивает значение и смысл, вкладывая в значение многозначный набор, фиксируемый в словарях, а смысл толкует как единственное понимание, возникающее в данном речевом контексте. Шпетт считает, что сообщение является стихией сознания, в которой живет и движется понимание. “Сознание получает “общность” не путем “обобщения”, а путем “общения”. Формы культурного сознания выражаются в слове-понятии, первично данном не в восприятии вещи, а в усвоении знака социального общения”. Слово с семиотической точки зрения рассматривается как специфический тип знака. Действия и поступки в данной модели рассматриваются не как следствия причин, а как знаки, за которыми скрывается известный смысл, т. е. когда они встраиваются в контекст ситуации, предопределяющей место и положение данного поступка. Слово в модели Шпетта воспринимается многозначно лишь до тех пор, пока оно не употреблено для передачи значения. “Внутренняя форма слова суть правило образования понятия”. “Теория слова как знака есть задача формальной онтологии, или учения о предмете, в отделе семиотики. Слово может выполнять функции любого другого знака, и любой знак может выполнять функции слова. Любое чувственное восприятие любой пространственной и временной формы, любого объема и любой длительности может рассматриваться как знак и, следовательно, как осмысленный знак, как слово”[137].
“Внутренняя форма слова суть правило образования понятия”. Эти правила, как алгоритмы, не только оформляют течение смысла, но и открывают возможность диалектической интерпретации выраженной в слове реальности… любую познавательную ситуацию следует рассматривать в контексте социально-онтологических связей познаваемого и познающего”[138].
В отличие от социальных знаков так называемые знаки второй категории рассматриваются как составные части самого переживания, самой эмоции. “За каждым словом автора мы начинаем теперь слышать его голос, догадываться о его мыслях; подозревать его поведение. Слова сохраняют все свое значение, но нас интересуют некоторый как бы особый интимный смысл, имеющий свои интимные формы”[139].
Австро-британский философ Людвиг Витгенштейн (Wittgenstein) (1889–1951) в качестве модели коммуникации рассматривает “языковую игру”. “Языковая игра – это определенная модель коммуникации, или конституция текста, в которой слова употребляются в строго определенном смысле, что позволяет строить непротиворечивый контекст… Большое значение для Витгенштейна имел вопрос о том, как возможна коммуникация различных языковых игр. Этот вопрос решался Витгенштейном при помощи введения в свою систему концепта «семейное подобие», с помощью которой доказывает, что в основе коммуникации лежит не некая сущность языка и мира, а реальное многообразие способов их описания. Витгенштейн считает, что “необходимо замещение традиционной психологии: а) комплексным пониманием межличностной практики, фундируемой “жизненными формами”, как коммуникации по известным правилам; б) концепцией “языковых игр”, точно также необосновываемых, как и сами “жизненные формы”; в) конвенциональным молчаливым согласием участников коммуникации относительно указанных правил на основе доверия к сложившейся соответствующей традиции. И, как следствие, только посредством философского анализа процессов речевой коммуникации в разнообразных речевых играх достижимо осмысление того, что именуется психической жизнью человека”[140]. “Языковые игры” Витгенштейна заложили основу современной трактовки языка.
Йохан Хейзинга в своей книге “Homo Iudens” (“Человек играющий”) рассматривает игровую модель коммуникации. Весь процесс жизнедеятельности автор попытался представить в виде игры, выдвигая исходный тезис – “игра старше культуры”. Всякая игра имеет определенные правила, выполняет конкретные функции, приносит удовольствие и радость. Человеческое сообщество усиливает функции Игры, расширяет диапазон ее проявлений.
Хейзинга рассматривает Игру как разрядку жизненной энергии, как вид отдыха, тренировку перед серьезным делом, упражнение в принятии решений, реализацию стремлений к состязанию и соперничеству и поддержанию инициативы. Он выделяет такие функции Игры, как организация свободной деятельности и навязчивой имитации. В повседневной жизни Игра может проявляться как перерыв, как занятие для отдыха. Игра обособляется от обыденной жизни местом действия и продолжительностью, разыгривается в определенных рамках пространства. “Будучи однажды сыгранной, она остается в памяти как некое творение или ценность, передается далее, как традиция, и может быть повторена в любое время”. Во всех формах Игры повторяемость, воспроизводимость – определяющие признаки.
Внутри игрового пространства устанавливается определенный порядок. Правила игры обязательны для всех без исключения, они не подежат сомнению или оценке. Хейзинга дает следующее определение Игры как феномена культуры: “Игра есть добровольное действие либо занятие, совершаемое внутри установленных границ места и времени по добровольно принятым, но абсолютно обязательным правилам, с целью, заключенной в нем самом, сопровождаемое чувством напряжения и радости, а также сознание “иного бытия”, нежели “обыденная жизнь”.
Культура и Игра неразрывно связаны друг с другом. Культура возникает в форме Игры, но по мере развития культуры игровой элемент может вытесняться на задний план, кристаллизоваться в науке, поэзии, праве, политике. Однако Игра вновь может проявиться в полную силу, вовлекая в свой круг огромные массы. “В игре наслаждаются одержанным превосходством, торжеством, триумфом. Результатом выигрыша может быть приз, почет, пост президента. Люди соперничают в Игре, состязаясь в ловкости, искусности, но при этом соблюдая определенные правила”.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
136
Шпетт Густав Густавович (1879–1937) – русский философ и искусствовед.
137
Шпетт Г. Сочинения. – М., 1989. – С. 381–382.
138
Абушенко В.Л. Шпетт Г.Г. // История философии: Энциклопедия. – Минск: Интерпресссервис; Книжный Дом, 2002. – С. 1298.
139
Там же. – С. 370.
140
Баранчик Ю.В., Грицанов А.А. Витгенштейн Людвиг // История философии: Энциклопедия. – Минск: Интерпресссервис; Книжный Дом, 2002. – С. 191.