Страница 9 из 19
При движении таким вот образом, на два яруса, они одолели с
зполкилометра. Но всё хорошее рано или поздно заканчивается; долинка постепенно обузилась до каньона в миниатюре, и это обстоятельство неизбежно спроецировало свои трудности как при перемещении по руслу, так и наверху. Груздев как раз с остервенением пропихивал свой рюкзак хотя и в скользковатых, но зато успевших поднабрать ледовой крепости объятьях прирусловой траншеи, когда всё нарастающий визг несколько сзади и на уровне его левого уха оповестил, что и у Нукера возникли проблемы… В человеке уже сказывалась дневная усталь, и мысленно пообещав себе, что как только преодолеет трудный участок, так не медля разгрузится от рюкзака и налегке вернётся за незадачливым компаньоном, Ростислав продолжил движение. Между тем повизгивание за спиной достигло своего апогея, а затем оформилось в явственное – бульк! После чего всё стихло. В титаническом порыве, едва не оборвав рюкзачные лямки, Груздев осуществил свой разворот на все сто восемьдесят градусов: на его глазах посреди взбулгаченного падением полуметровой глубины омутка возникла чёрная головёнка Нукера и, рефлекторно отфыркиваясь, теперь уже деловито и молча погребла в сторону до слёз то ли укорённого, то ли умиленного владельца.
Остаток пути до кордона Нукер проделал на руках у Груздева неумело, по-мужски спеленанный в ни разу не надёванную подменную портянку. Первое в жизни купание щенка произошло в приятно подогретой водице, но как только в крутосклонный каньон перестало заглядывать предзакатное солнышко, как тут же вступивший в свои права морозец начал ощутимо покалывать и с вымоченными в ходе спасательных работ рукавами запястья рук, и разогретые ходьбой щёки.
Кордон на Горячих ключах заметно выбивался из череды типовых хибарок, для тепла оббитых толем поверх неизменной доски-пятёрки, и с внутренним жилым помещением ровно наполовину отведённым под нары. Это было просторное и светлое, почти квадратно го сечения строение из полноценного, хорошо проконопаченного, древесного бруса, с жилой стороны к тому же отделанного листовой фанерой под белой эмалевой покраской – роскошь для заповедника неслыханная! Так что остановиться в нём на ночлег в условиях камчатско-полевых уже само по себе было событием эмоционально приподнятым. Но ещё притягательнее его делало наличие природной ванной.
То есть природными были испокон веков бьющие здесь геотермальные родники, которые и формировали истоки всего Горячего ключа. Здравая же идея использовать их под ванну принадлежала поднаторевшим у себя на родине в подобных традициях японцам. Груздев правда так до конца и не разобрался: о каких именно японцах в изустных заповедницких преданиях велась речь? Ведь если уже около трёх веков территория Камчатки была бесспорно российской, то начавшие осваивать ключи для своих оздоровительных целей японцы, вне сомнения, были браконьерами. Но браконьерами из какой исторической эпохи? Времён ли попустительства при царе-батюшке, лихой годины гражданской войны или нашего уже недосмотра из-за крайнего дефицита сторожевых кораблей на тихоокеанской окраине в непростые предвоенные годы.
Во всяком случае деревянное тело сруба, заглублённого где-то на метр в источающий термальные воды грунт, было столь древним, что в пору и при царе-батюшке. Саму же ванну-сруб размерами в метрах около трёх на два кое-как, с трёх сторон и от возможных атмосферных осадков прикрывал дощато-толевый навес. По виду не менее ветхий и древний, но судя по материалу и манере исполнения – наш, кондовый, российский, а значит и более поздний, возможно, пра-заповедницкий.
Растопив разом загудевшую от доброй тяги массивно-металлическую, сварную печь и водрузив на неё неизменный чайник, Груздев поспешил в ванну. Водица в здешних родниках при её выходе на дневную поверхность была ровно такой температуры, что тело, как в хорошей парной, первое погружение выдерживало не более одной минуты. После чего следовало охолонуться всей кожей, исходящей на вечернем морозце лёгким парком. Второе погружение закрепляло привыкание минут на пять. И наконец, с третьего уже можно было смело приступать к процедуре восстановления. Лично для себя Груздев разработал такой способ. Под задницу подкладывался из поколения в поколения перекатываемый по дну ванны специальный седалищный валун. И благодаря такой вот подставке у Ростислава получалось: сидя в воде по самое горлышко и опёршись затылком о верхний венец сруба на одной его стороне, надёжно облокотиться лодыжками вытянутых ног на противоположном его крае. А дальше начинала сказываться разница температур. Во всём теле, погружённом в весьма горячую воду, кожные капилляры раскрывались по максимуму, а в выставленных на вечерний холод голове и ступнях, напротив, обуживадись. И Ростиславу ощутимо начинало казаться: как чув-чув-чув, словно маленьким насосиком, с каждым ударом пульса вытягивает из ног дневную усталь. Он уже знал наверное, что как бы ни уходился, ни наломался под рюкзаком за день, после четырёх-пяти таких вот погружений на следующее утро будешь свеж, как огурчик.
И ещё одна подтверждённая на личном опыте закономерность: чем сильнее наломался, тем ощутимее и слаще внутриванновый отходняк – настоящий походный кайф!
Г л а в а П Я Т А Я
Встав вместе с солнышком, обновлённый и радостный Груздев растопил гудящую от хорошей тяги печь и сварил себе с Нукером самую быструю из каш – пшённую. Сам он принадлежал к той счастливой породе людей, которые не могут пожаловаться на аппетит в л ю б о е время суток; так что сдобренная изрядным кусом сливочного масла каша проскочила в него, как в утку. Оставалось сполоснуть за собой посуду и в путь.
За что он ещё особенно ценил кордон Горячие Ключи, так это за сугубую простоту и скорость вот этой, наименее для него приятной из всех, бытовой повинности. На Ключах достаточно было прихватить с собой весь ворох использованной за вечер и утро посуды и прямо в походных сапогах влезть с нею в самую середину ручья – вода в нём была гарантированно проточной и в меру подогретой. Покончив с посудой, он в считанные минуты сложил наполовину разобранный с вечера рюкзак, после чего сделал запись в «Тетради посещений кордона». Всё – можно выступать!
Погода стояла, и по тому, как с самого раннего утра всё у него в руках кипело и ладилось, он уже знал наверное: денёк – задался! И как бы в первое ему в том подтверждение Нукер, вообразивший видно, что после вчерашнего с головой ему теперь и море по колено – бесшабашно и с ходу брал брод за бродом!
С утренними силами и под горку они проскочили ключ на одном дыхании. И он в первый раз скинул с себя рюкзак только затем, чтобы слазить в развилку берёзы за лыжами. Ещё километра с полтора у них под ногами – вновь под утренний отлив и мерные вздохи океанской зыби – ковровой дорожкой стелилась прибойка.
Далее характер побережья разительно менялся: вместо однообразно выположенной и плавно изгибистой береговой линии здесь прорастала целая щётка из коротковатых и энергично-скальных мысков, перемежаемых слабо врезанными и открытыми всем ветрам бухточками. На этом участке пути разумнее было придерживаться набитой ещё туристами тропы, проложенной на некотором удалении от пляжа. Саму тропу, естественно, замело-перемело-высугробило, но маркировка красной и синей краской на стволах берёз была достаточно яркой, чтобы не сбиться. При этом Нукер исправно семенил сзади по наново прокладываемому лыжником пути.
Постепенно втягиваясь, врабатываясь в подзабытый уже ритм лыжной ходьбы, бездумно следуя всем извивам грамотно вписанной в местный рельеф тропы, Груздев полумашинально отметил, что с дорогой ему по-прежнему везёт. В самом деле, под защитой прибрежных березняков снег всё ещё сохранял свою былую зимнюю податливость: здесь начисто отсутствовали нудновато сбивающие лыжника с ноги ледовой крепости снежные заструги – этот бич открытых пространств. Вместе с тем, неоднократно подтаивающий и смерзающийся всё более крупными кристаллами, начинающий ноздреть снег уже не был настолько пухляв, чтобы широченные охотничьи лыжи утопали в нём с головой, а вместо того с характерным похрупыванием сминался у него под ногами во вполне приемлемую лыжню.