Страница 8 из 8
- Работать, работать, бездельницы! - закричал Эвмей. -Или в доме работа перевелась?
Филотий прибежал с остальными слугами-мужчинами и те замерли на пороге залы...
Одиссей, бросив топор на берегу, вбежал в холодное море, не чувствуя неприветливой прохлады.
Еще сотрясала его злоба, еще осталось ее на сотню женихов, Лаэртид не знал куда ее девать и, неистово взбивая волны в пену, поплыл как триера, в открытое море. Он выплевывал черную брань с морской водой и несся как корабль под всеми веслами, рассекая воду грудью. На берег царь Итаки выбрался обессиленным, море выбросило его на камни и Одиссей не сразу приподнялся на руках. Разорванное запястье ныло в соленой воде, еще стекала на берег кровь и ее тут же слизывали волны.
Соль к соли. Лаэртид выполз из волн и, раскинув руки, уткнулся ничком в выглаженную морем гальку. Здравствуй родина!
Одиссей медленно шел домой, держа вымытый от крови топор на плече. Двадцать лет он, словно печальный вестовой, приносил смерть в чужие дома и вот смерть нагрянула в собственный дом и принес ее сам же. Мой клуб Мойры перепутали, так, что и сами не разберутся, где жизнь моя, а где смерть. Переплелись они так, что живя умираю, умертвляя живу...
Весь двор замер, когда мокрый человек с огромным топором на плече вошел в собственные пределы. Слуги выпрямившись, отставили работы, повисла тишина, и только животные нарушали ее хрюканьем, кудахтаньем, мычанием. Одиссей прошел по двору, вошел в женские покои, где, словно каменная статуя, сидела на скамье уже обо всем знавшая Пенелопа Икариада. Царица была бела, что полотно, в которое знобливо куталась, испуганно повернула голову на шум в дверях, на тень, застившую свет и испуганно вскрикнула. Это он!
Ноги, словно приросли в полу, Пенелопа не смогла встать навстречу царю. Одиссей всматривался в лицо жены и что-то молча в нем искал, царапал зеленые, на мокром месте глаза жены своими синими, холодными, пытался заглянуть под смущенную улыбку и найти следы хоть радости, хоть скорби по убитым. Она теребила горло, словно что-то мешало радостно кричать, протягивала руку, прося помочь ей, враз обессиленной, встать. Одиссей подал жене руку и вытянул со скамьи.
Пенелопа всматривалась в бородатое лицо с незнакомыми серебряными струнами в волосах, Икариада гладила пальцами незнакомые ей шрамы под правым глазом и на левом виске, но от Одиссея веяло такой страшной чужениной, таким холодом веяло от мрачного, драного, мокрого хитона, от огромного колуна на мужнином плече, от безрадостных синих глаза, что она попятилась, не сказав ни слова.
Во двор пойди, скажи народу, что-нибудь.
Хоть что, хоть самозванцем назови, но не молчи. Яви же челяди и вольным итакийцам, свою взволнованную радость ли... печаль ли без брегов, без меры,..
Ты обезумел в бесконечных войнах, повелитель мой? Рассудок ты оставил в стенах Трои, ставшей пеплом?
Печалью что назвал ты, богоравный Одиссей? Что ищешь ты в лице моем так терпеливо и холодно, следы ли радости от встречи с милым мужем, печали ль ищешь по нашедшим смерть свою? Ну назови ж меня неверною женой в конце концов, но не смотри так холодно, так грустно!
Но он холодно смотрел на Пенелопу.
- Потом с тобой поговорим, сейчас сделай то, что должна.
Одиссей подвел Пенелопу к двери и она вышла к челяди неестественно прямая, бледная.
- Немедля начать готовить празднество, по случаю возвращения хозяина домой! - Пенелопа дрожащей рукой взяла Одиссееву длань и прижалась к ней лбом. -Убрать дом лавром! Резать скот! Доставайте из погребов вмурованное в стены вино!
- Хайре! Хайре! Хайре! - вразнобой вскричали слуги.
Одиссей вышел во двор, прошел в старый козий загон, куда скинули трупы, остановился перед горой недвижимых тел. Сзади молчаливой тенью скользила тень Пенелопы. Увидев безликие, безобразные свидетельства побоища, она вцепилась руками в стену хлева и прошептала:
- О, узнаю безбрежно расплескавшийся Одиссеев гнев!
Одиссей, стоя перед трупами, глухо их отмаливал:
- Вам не взлететь, катайтесь же в грязи...