Страница 22 из 57
В последнее же посещение церковной службы… — Дан не был слишком религиозен и в прошедшем «будущем» ему вполне хватало нескольких визитов в год в церковь — порой достаточно случайных — чтобы считать себя православным христианином. То есть, как и знаменитый Мартин Лютер, основатель протестантизма, Дан считал, что бог должен быть в сердце, а не в церкви. Но, к сожалению, в Новгороде, дабы считаться «добрым новгородцем», храм божий нужно было посещать. Хотя бы раз в неделю… — так, вот, в последнее посещение церкви, Дана такой синевой окатил взгляд одной барышни… что его сердце вздрогнуло. А вздрогнув, замерло натянутой струной. Барышня, явно вдовушка, поскольку на службе была не в сопровождении мужа или, как при варианте «старая дева» — родителей, а лишь с ребенком, девочкой, по представлению Дана, лет 7… Она стояла чуть сбоку от Дана и впереди, от Дана ее отделяло несколько человек, в том числе и набожный Вавула со своим семейством, но… Но Вавулу Дан попросил подвинуться и сам стал на его место, пытаясь снова уловить взгляд новгородки и рассмотреть ее получше. Однако, как Дан не старался, увидеть опять огромные, невероятно синие глаза женщины не получалось и единственное, что оставалось — смотреть на фигуру вдовушки. Фигура Дану нравилась. Ему даже начало казаться — именно такую фигуру у женщины он и хотел увидеть, и эта новгородка именно та, которую он всю жизнь хотел встретить. Рослая блондинка с темно-русыми — из-под чепца с убрусом-платком выбилась одна прядь — волосами и превосходными формами, которые не могла скрыть одежда…
Дан пихнул в бок Семена. Работник Домаша обернулся и Дан, не обращая внимания на недовольный вид Семена, тихонько прошептал: — Видишь ту барышню… Да не прямо, немного левее, то есть, ошую… Видишь? — И не дожидаясь, пока Семен сообразит на кого смотреть… — Вон, та, с девочкой возле двух юных девиц..?
— Тише вы! — зашикал Вавула.
— Какая же она боярыня? — недоуменно спросил Семен. — В лучшем случае из житных…
— Не важно, — наклонившись к уху новгородца, зашептал Дан, — ты что-нибудь знаешь о ней..?
Василий-тысяцкий сидел рядом с Даном, а Дан думал, что ему ответить: — В каких, к черту, сражениях я участвовал? — Ни в каких сражениях Дан и близко не участвовал, самое большое в бригадных учениях. И то явно не средневековых…
Перед мысленным взором Дана закрутились серые лопасти вертолетов, сорвались с места и рванули вперед пятнистые машины пехоты и начали разворачивать стволы-хоботы приземистые, жуткие в своей монструозности, танки…
— А, знаешь, мастер, — вдруг произнес воевода, и широко улыбнулся, показывая все свои, вернее, почти все 32 зуба, — не надо ничего отвечать! — И, смешно прищурив глаза, добавил: — Ибо, судя по тому, что я уже слышал и по тому, каких зверей ты рисуешь, наверное, я и помыслить не смогу эти сражения. Так, ведь? — продолжал улыбаться воевода, уставившись в глаза Дана… Несколько секунд Дан и тысяцкий мерились взглядами, а затем воевода согнал улыбку с лица, отвернулся, наклонился и сорвал травинку. Распрямился, повертел ее в пальцах…
— Чужой ты… мастер Дан, — особо выделив «мастер Дан», уронил воевода, — и не из простых. Я же чувствую… Еще у Марфы почувствовал. И опасен ты… — Василий замолчал, а затем добавил: — Посадить бы тебя в «холодную»… да, только Марфа будет против, да и не за что… — Воевода снова замолчал, потом бросил травинку на землю и гулко хлопнул своей здоровенной ладонью по бревну. — Ну, лады, — жестко произнес он, вставая и поправляя меч, — вернемся к делам нашим насущным. Мы, — произнес тысяцкий, возвышаясь над Даном и подразумевая под этим «мы», видимо, боярыню Борецкую, новгородского посадника и себя, — обсудили твои слова. К сожалению, проверить их нельзя. Сейчас нельзя, — уточнил тысяцкий. — Но оружие на складах проверить можно. Оно, действительно, порченное. Не уследил староста.
Воевода постоял с минуту возле Дана, словно думая, что ему делать дальше, после чего неожиданно, опять присел на завалинку и продолжил: — Я вопрос задать хочу. Ты, все же, чужой и не возомнишь лишнего. Ответь мне, мастер, о будущей войне. Ведь, прав ты, уже и черные людишки, — тысяцкий посмотрел на руки Дана со следами глины и красителей на коже, — недовольны, за Москву готовы кричать. — Тысяцкий сделал паузу… и, вдруг, спросил: — Ты бы что сделал, окажись воеводой новгородским?
— Ясно, — несколько отстраненно подумал Дан и вспомнил свое посещение Марфы-Посадницы и присутствовавших там посадника Дмитрия и тысяцкого, — поверить не поверили, но червячок, все же, точит. Подстраховаться решили. И поговорить с непонятным мастером Даном еще раз. Потому и посадить в «холодную» боитесь. Тем более, что дело, действительно, идет к войне с Москвой. И визит этот, конечно, не твоя инициатива, воевода, а боярыни Борецкой. Но невместно боярыне Борецкой, матери новгородского посадника, вызывать к себе снова какого-то мастера Дана — как мысленно называл себя уже и сам Дан — притом мастера, едва только появившегося в городе. А новгородскому воеводе, вроде как, и нет урона для чести зайти на усадьбу бывшего воина Домаша.
Внезапно Дану пришли на память слова тысяцкого о «чужом» и то, как он, тысяцкий, посмотрел на руки Дана.
— Интересно, а за кого он меня принимает? — мелькнула мысль в голове Дана. — За «чернь»? Непохоже… А за кого? Может спросить? Или бог с ним..? Однако, вернемся к «нашим баранам». Чтобы бы я сделал, окажись на твоем месте, воевода? То есть, чтобы я посоветовал боярыне Борецкой, посаднику Господина Великого Новгорода и тебе, тысяцкий, на случай возможной войны с Москвой? Иначе говоря, хоть верить мне вы и не верите, но узнать что-нибудь новенькое на случай войны совсем не прочь. Однако, интересно черти пляшут… Окажись я на твоем месте, воевода, я бы сделал многое. Вернее, постарался бы сделать многое. Но пока я на своем месте, а не на твоем месте. Поэтому «советовать» нужно аккуратно и начать лучше с малого. Такого, что вы точно примите и сделаете, поскольку для вас это будет несложно. А, сказав: — «А», вы вынуждены будете сказать и остальные буквы алфавита. Уж я постараюсь! И других запрягу. Главное начать. А там и Москва подключится…
— Нет, воевода, — сказал Дан. И дипломатично продолжил: — Я не думаю, что это хорошая идея — примерять мне твое место. На твоем месте должен быть только ты. — Дан заметил, что глаза у тысяцкого слегка заледенели, видимо лесть, пусть даже завуалированную, воевода не любил. И это был лишний плюсик к характеру тысяцкого. — Но, будь, возможно, привести в порядок, — аккуратно добавил Дан, старательно избегая всяких «будь моя воля» или «я бы сделал»… — Дан ни в коем случае не хотел, чтобы хоть кто-нибудь из указанной троицы — боярыня Борецкая, посадник Дмитрий или сам тысяцкий — смог, хоть когда-нибудь, трактовать его слова, как посягательство на их, тысяцкого, посадника или Марфы-Посадницы власть. Он не понаслышке знал, как, сказанное без всякой «задней мысли» неосторожное слово может загубить любое, самое хорошее дело… — но, будь, возможно, — повторил Дан, — привести в порядок оружие на складах в Новгороде, то это было бы хорошо. Кроме того, вероятно, есть смысл отремонтировать новгородские стены, которые, как я понимаю, давно никто не ремонтировал…
Дан не раз видел городские стены и все время ужасался их жуткому состоянию. Сооружение, призванное оберегать город от нападений врагов, имело крайне запущенный вид и никак не ассоциировалось у Дана с крепостной стеной средневекового города. То есть, с обороной города. Новгородские стены больше походили на развалины, чем на крепостную фортификацию.
— А, вообще, воевода, — Дан придавил рукой усевшегося на ногу комара, — там, где я был, я слышал замечательное выражение — «Тот, кто хочет мира, должен готовиться к войне». И еще — «Кто не хочет кормить собственную армию, будет кормить чужую».
— Хм, — после слегка затянувшейся паузы, уронил тысяцкий, — хорошее выражение. Пожалуй, — после еще одной паузы, добавил воевода, — даже очень хорошее!