Страница 11 из 12
Пара длинных гудков, и детский голос ответил:
– Алё…
– Машенька, Солнышко моё! – растаяла я. – Это Катя.
– А тебя почему тут нету? – спросила Машенька.
– Малышка, девочка моя, – растерялась я, – я к бабушке уехала знакомиться.
– Бабушка тута.
– У меня тоже есть бабушка. У тебя своя, у меня своя. Далеко, в Грузии.
– Поэтому дедушка сказал, что ты чужая тётя?
Боль захлестнула сердце снова.
– Не знаю, – на глаза сами собой навернулись слёзы. Я сдержалась и спросила: – А почему ты не в садике, Котёнок?
– У меня сопли.
– А папа на работе?
– Мапа полетел за длакончиком далеко-далеко. А дедушка с бабушкой лугаются, чем меня колмить. Ты плиедешь, поставишь мне мультики?
Я почувствовала себя предательницей.
– Приеду, малышка. Только не сегодня.
– Завтла?
– Может быть, я постараюсь…
– Плиежай. Я соскучилася. И мапа глустный.
И вдруг фоном раздался бас Виктора Геннадьевича:
– Маша, я же говорил: не бери трубку. Это взрослые должны делать! – и тут же послышалось раскатистое прямо мне в ухо: – Да! Я слушаю.
– Здравствуйте, Виктор Геннадьевич, – пролепетала я. – Это Катерина.
– Ах, Катерина? Ну здравствуй, – недовольно ответил он.
– Виктор Геннадьевич, я завтра же вернусь… Или сегодня, если получится. Просто меня очень хотела видеть бабушка, а Андрюша не мог…
– Можешь не торопиться! – отрезал старший Жираф. – Андрей в Китае. Потом летит в Москву и Питер. У нас горит расчет бюджета на следующий год. И закупки на школьный сезон. Андрей будет занят ещё долго. Поэтому Машу сегодня бабушка забирает в Сочи.
– Не нужно в Сочи, я вернусь и с ней буду!
– Всё уже решено без тебя. Веселись.
Сказано это было так, будто мне предлагалось с задорными песнями зарубить себя бензопилой, лично упаковаться и зарыться в песочном кургане.
– Я поняла. До свидания, Виктор Геннадьевич.
– До свидания.
Я положила трубку и совсем сникла. У них всё решено. Вспомнилось Андрюшино: «Моя семья, мой бизнес, мой ребёнок». Да, наверное, я и сама виновата. В английском есть такое выражение “overreacted”, то есть прореагировала с избыточной эмоциональностью. Но мне же правда было больно! А теперь ещё больнее – показалось, что за сутки меня вычеркнули из жизни, будто я и не существовала. Все, кроме Машеньки…
Я сглотнула слёзы. И ведь сердце подсказывало, что я рано радовалась. Пожалуй, вообще радоваться – опасно. И желать быть счастливой тоже. Я поводила пальцем по кофейной гуще на матрасе. Она больше не веселила. Я резко встала, пошла в ванную, закрылась там. Включила на полную воду и разревелась от души. Сидела и запойно ревела, даже не сразу расслышала стук в дверь.
– Кати, хороший мой! Ты там не утонул? – прогромыхала за дверью бабушка.
– Всё хорошо, – соврала я.
– Тогда выходи. Завтракать будем. Или уже обедать.
– Я скоро. Сейчас, бабушка.
Вытерла слезы, умылась холодной водой, привела себя в порядок. Нос в зеркале покраснел, дыра в груди стала ещё больше. Я улыбнулась резиново, пригладила ещё раз волосы. Открыла дверь и прошла в гостиную.
– Ай, не хорошо врать бабушка! – выдала мне бабушка Алико, едва увидела меня. – Ты почему опять плакал?
Я моргнула.
– Опять?
– От вина плакал. Сегодня плакал. Что такое? Тебе плохо у бабушка Алико?
– Нет-нет, всё хорошо.
Бабушка цокнула языком, снова ткнула пальцем в потолок и покачала головой. Пауза была неприятной. Из открытого окна доносились свежие запахи сада и, казалось, что где-то за забором море. Я думала секунд десять, а потом решила: а, и ладно, расскажу всё, как есть. Чтобы эта прекрасная женщина не чувствовала себя обманутой и не гордилась мной больше. Зачем? И эта радость всё равно кончится! Пусть уж сразу! Я набрала в грудь воздуха, высморкалась и выпалила:
– Бабушка, я не та, кого ты так ждала. Я обидчивая, закомплексованная, неуверенная в себе и эгоистичная, как говорила моя другая бабушка. Я ошибка моей мамы. Я постеснялась тебе сразу сказать, но у меня есть жених… или был…. кажется. Потому что его отец, Виктор Геннадьевич, против нашей свадьбы, и он сам, кажется тоже! Теперь не отвечает на мои звонки, смски после того, как мы поссорились. Я люблю его, его доченьку-малышку Машеньку люблю, но совершенно ничего не понимаю в воспитании. И поэтому сбежала почти, приехала без них, как дура, обиделась. И да, тебе некого будет пририсовывать на семейном древе, ведь я не могу иметь детей. Прости…
– Вайме… – охнула бабушка.
Точно разочаровалась. Я всех разочаровываю – у меня дар, мне даже можно гран-при выдать «разочарование года».
Шмурыгая носом, я прогундосила:
– Зачем тебе такая внучка? Ты можешь отправить меня домой, я пойму. Потому что гордиться тебе нечем. Я сама сегодня же куплю билеты обратно, если хочешь.
– Вайме, – повторила бабушка, покряхтела, пофыркала и крепко обняла – так, что аж дышать нечем стало. Мы постояли так молча, а потом бабушка запричитала: – Бедный мой, маленький Кати. Дурной немножка совсем, очень глупый…
Потом усадила на стул, сама села напротив и заявила:
– Я всё понял: этот твой царевич Жираф – тот ещё баран!
Я опешила и даже перестала плакать:
– А откуда ты знаешь про Жирафа?
– Ты сам вчера рассказал, – пояснила бабушка. – И мне рассказал, и Бадри рассказал, и дедушка Вахтанг… И Гига рассказывал, только он по-русски не говорить.
Ой… Стыдно-то как! А бабушка продолжала:
– Потом ты плакал и заснул. Пить сегодня вино немножко будешь. Мало-мало. А про Жирафа расскажи теперь подробно, а то вчера не понятно было. Все сначала думали: вай, какой жираф? В зоопарк ты, что ли, работаешь? Почему Старший Жираф, младший Жираф, а? Объясни бабушка.
Я вздохнула, вытерла платком нос и рассказала всё, как на духу.
– Ты только не обижайся, – сказала бабушка, – но ты, мой драгоценный Кати, тоже баран немножко.
– Да, – кивнула я.
– Мужчина критиковать при дитё нельзя-я, ни при ком нельзя. Это потом, в спальне скажешь: вай, дорогой, ты не прав, ты совсем дебил, где твой мозг был; чёрное – это чёрное, а не белое. Можешь даже поругаться сильно и побить немножка, но только когда вдвоём. А при всех, при дочке нельзя. Она отец уважать должен!
Я тяжело вздохнула в ответ.
– Любишь его? – уточнила бабушка.
– Очень. Но если он меня не любит, навязываться не стану. Я никогда не навязываюсь.
– Вах, гордый! Настоящий грузинка, молодец! – сказала бабушка.
Мда, настоящий грузинка, гордый, глупый, драгоценный баран – прекрасное сочетание, хоть «Золотое Руно» пиши заново. Бабушка подумала немного, затем покачала головой и хитро прищурилась.
– Ну я не знаю, что там твой баран… ой, прости, Жираф думает. Но положись на бабушка! Бабушка умный, весёлый, придумал кое-что.
– Что, бабушка? – удивилась я.
– Тебе не скажу, а то испортишь всё. Ты вон какой горячий: басом поёшь, стаканы бьёшь, слёзы льёшь. Положись на меня, мой сердце.
– А вдруг…
Бабушка округлила карие глаза.
– Ты мне доверяешь, дорогой?
– Да, – кивнула я, и почувствовала, что в сердце действительно есть к моей новой бабушке абсолютное доверие.
– Тогда делай, что говорю. И всё. А если Жираф совсем баран и не любит, нового лучше тебе найдём. Хочешь лев, хочешь зебра, хочешь антилопа Гну!
– Нет, не хочу нового, пожалуйста! – взмолилась я.
– Значит, этого завоевывать будем. Как царь Тамар! – торжественно сказала бабушка, грузно встала и потёрла руки: – А теперь пойдем кушать и хинкали лепить. Царь Тамар тоже лепил. Во-о-от…
9
Тбилиси встретил меня солнцем и запахом юга, правда не таким, как в Шанхае. Там влажнее гораздо. Здесь пахло распаренной хвоей и жасмином. Явно не Москва. И не Ростов даже. Чтобы у нас в мае, и жасмин?.. Голова слегка кружилась после долгих перелётов, сна наперекосяк и мыслей в кучу. Я вышел из аэропорта. Горы, зелень, таксисты.