Ленинград-28

Он обвел комнату взглядом. Сука-Панюшин надумал заняться собирательством. Коровяк штука прошлая, вполне благополучно подзабытая. Так нет же — нашелся говноискатель-правдолюбец, нате, вот он я.

Бугаев тихо злился каждый раз, когда очередное чмо пыталось доказать что-то себе и окружающим. Как водится за счет самих окружающих. Ну и как принимать реальность, данную в ощущениях? Тем более, что ощущать становилось с каждым разом все труднее и труднее. Да и сами ощущения вселяли не вполне ясную, но тревогу.

Ладно, хер с ними всеми. Делу время, а потехе… час вроде? Пашка почесал нос.

В школе Бугаева поначалу за глаза называли «Пашенька». Пьяный родитель не вполне удачно пошутил, подарив сыну такое имя. Пусть само по себе имя и не несло ничего обидного, но в сочетании с могучей фигурой звучало как-то обидно. Поразмыслив на досуге, Бугаев пришел к выводу, что могло быть и хуже. Назвали бы, например, Ипполитом, или еще чего лучше Поликарпом, вот это было бы действительно чересчур — Пашка не вынес бы подобного унижения. Сверстники, были того же мнения, провожая тоскливым взглядом, огромные и мозолистые Пашкины кулаки. В старших классах «Пашенька» превратился в Бугая, и именно эта кличка вспыхнула холодными стальными буквами в памяти Панюшина.

Дальше дело пошло быстрее. Память засуетилась, выбирая из темноты картинки прошлого. Пашка-Пашенька, Павел Бугаев — в заведении его иногда прозывали, опять же за глаза, разумеется «Пашка-Таракашка». Старый приятель, наместник черта на земле. Вот как…

— Чудо-юдо, злобный хер. Выходи Панюшин, выходи сукин сын.

Панюшин выскочил в гостиную, и обмер, делая вид, что не верит глазам.

— Пашка, ах ты ж штопаный гандон!

Бугай довольно заржал, широко расставил руки, словно собираясь обхватить жилистое тело Панюшина.

— Здорово, Раскольников хренов! Что ж ты, старушку-то, за двадцать копеек уработал?

Юрий увернулся из объятий Бугая, и сноровисто хлопнул того по плечу.

— Ну не скажи. Пять старушек — рупь…

Сделав вид, что не обиделся, Пашка ухмыльнулся, подошел к столу, и поманил пальцем.

— Садись, Панюшин, рассказывай.

Юрий прищурился. Справится с Бугаем, при желании возможно, вот только знать бы наверняка, с какой целью тот пожаловал.

— А что тут рассказывать? Сижу вот, никого не трогаю. А со старушкой, ерунда вышла, согласен… Ну так у каждого свои развлечения.

Бугай хмыкнул.

— А коровяк ты тоже для развлечения собирать стал?

— Какой коровяк? — Быстро спросил Панюшин, всматриваясь в Пашкино лицо, словно пытаясь прочитать на нем ответы на все вопросы.

— А такой вот, коровяк. — Улыбка сошла с лица Бугаева. Пашка оценивающе взглянул на собеседника.

Панюшин забарабанил пальцами по столешнице. Руки у него были худые и жилистые. При желании Панюшин мог провисеть несколько часов на турнике, держась одним лишь указательным пальцем. Бугай знал об этом, как знал и о том, что может скрутить сильную Панюшинскую шею, даже особо не напрягаясь.

Тишина вернулась в стены дома. Тикали часы с кукушкой, чуть позванивали фарфоровые ведерки дамы с коромыслом, за окном мычали соседские коровы — сельская идиллия, да и только. Если постараться, можно не думать о том, что под столом костенеет старушечий труп.

— Как про старуху узнал? — спросил Юрий, чтобы хоть как-то заполнить тягучую паузу.

Бугай положил на стол пудовые кулаки.

— Узнал и узнал — что уж тут. Старуху давно в расход нужно было пустить — вот только со временем неувязка вышла. Ну, к этому еще вернемся. Где гвоздь взял?

— Выдрал с крыши.

Бугай кивнул.

— За картой с оружием ходил?

— Нет. В НИИ на проходной металлоискатель стоял. А тебе-то что?

Бугаев не ответил. Его мозг работал как компьютер, пытаясь найти правильный ответ. Несмотря на характерную внешность, Пашка иногда приходил к неожиданным выводам, которые в итоге оказывались верными. Знал, вернее, вспомнил об этом и Панюшин.

— Да и собственно, какая разница — ты-то здесь чего забыл? — вопрос повис в воздухе.

Для себя Панюшин так и не смог решить, зачем он убил старуху. Это было похоже на выстрел — что-то неведомое выплеснулось из него. Какая-то дикая, злая энергия, точкой приложения которой и стал левый глаз старой процентщицы. Все что случилось потом — исключительно личное, Бугаю знать о том не положено.

— К тому же, если старушка не нужна, то тем более никаких вопросов и быть не должно. Ворошить былое мне не резон, так что гражданин Бугаев, ступайте себе с богом.

Бугай задумчиво шевелил губами. Часы мерили время потускневшим маятником, и даже мертвая старуха внимала высоким речам, впитывая посиневшим телом правоту Юркиных слов.

— А не то…

— Что? — растерялся Панюшин.

— Ты забыл добавить… — Бугаев повернул голову, и посмотрел отсутствующим взглядом.

Юрий подобрался. Шутки шутками, а у Таракашки разговор всегда был коротким. Раз два, и душа вон. Как бы не вышло чего.

— Паша, я прошу тебя…

— Ага, чисто по-человечески — механически продолжил Бугай. Панюшин обмер.

— Чего ты? — он шептал, пытаясь вытолкнуть слова, что превратились в осклизлые комочки медицинской ваты.

— Ну да, ну да… — бубнил Бугаев, насыщая атмосферу дома ненужным страхом. — Когда там связь? Ровно в девятнадцать ноль-ноль?

Панюшин упруго выскочил из-за стола. Удавка выскользнула из рукава маленькой опасной змейкой. Свистнула в воздухе, затягиваясь вокруг широкой шеи.

— Остановись, дурак… Пожалеешь… — Бугай захрипел, пытаясь вырваться. — Слушай, слушай сюда… Гром, вихрь, спайка…

Юрий отмалчивался, скривив лицо в нехорошей ухмылке. Не слушать, ни в коем случае не слушать! Все что скажет Бугай — все от лукавого, не стоит слушать. Ни одного слова!

Он душил Пашку, туже затягивая удавку, упираясь коленом в широкую спину Бугая. Тот не сдавался, мотал башкой, словно бык на бойне — Панюшин чувствовал, как вместе с остатками воздуха, из легких толчками выходит жизнь. Бугай дернулся в последний раз, и затих.

Панюшин оттянул тяжелеющее тело в спальню, и вернулся к столу, еще раз взглянуть на карту.

Карта как карта. С севера на юг и с запада на восток гордо раскинулся город-герой Славянск. На юго-западе горный массив, в простонародье называемый Карачун-гора, там же, перед самым въездом в город — турки-месхетинцы арендовали бывшие совхозные поля, засадили каменистую землю болгарским перцем да турецкими помидорами. Сам город дальше. Район «Восточный» — соленые озера, сосновые леса. На севере — старое переполненное кладбище с небольшой церквушкой. В основном частный сектор, где коротает дни и ночи полупьяный гегемон. В центре угрюмые ряды пятиэтажных «Хрущевок» — однообразные скворечники, заселенные озлобленным людом. На юге — болотистая почва, затопленные дворы, где каждую весну собираются огромные лужи, и под сапогом чавкает грязь. Северо-запад — бесконечные села и поселки. Ничего интересного.

Вот только карта, что лежала на столе, была отнюдь не простой. В левом нижнем углу приклеена особая наклейка. Если посмотреть на нее под нужным углом — от поверхности отделится и заблестит в воздухе пятиконечная звезда. А, следовательно, эта карта не просто карта. Нужно просто обладать Панюшинским чутьем, чтобы определить, как правильно пользоваться ею.

Хотя если умеешь, ничего сложного — берешь в правую руку циркуль. Втыкаешь иглу в красную точку, прямо посередине карты и очерчиваешь круг, радиусом… впрочем, нет, неважно. Лишние знания рождают скорбь.

Панюшин отнюдь не скорбел. До девятнадцати оставалось совсем немного.

Пять…

Четыре…

Три…

Телефон зазвонил. Панюшин дернул рукой — рано!

Два…

Один…

Вот теперь отсчитать семь звонков, поднять и положить трубку. Еще семь звонков и…

— Алло! — Панюшин сжимал трубку. Он готов был танцевать от радости. Голос на том конце провода означал только одно — ничего не окончено до тех пор, пока не будет сказано последнее слово. И это слово будет за ним.