Страница 20 из 26
Гитлер планировал отвести на прохождение до Москвы несколько недель, но погорячился. Однако же, уже к зиме 1941 года немецкие войска стояли под Москвой. Небольшое сражение у Волоколамского шоссе заставило немцев задуматься – если 28 героев– защитников подступов к столице ведут себя так отчаянно, то что же будет, подойди они ближе? Дополнительным актом деморализации войск фюрера стало проведение 7 ноября 1941 года парада на Красной площади, прямо с которого армия отправлялась к линии фронта, пролегавшей уже совсем недалеко под Москвой. И эта, уже сталинская, хитрость возымела определенное действие – враг был обескуражен, что позволило отбить столицу от его массированной атаки.
Потом был Курск, существенно изменивший ход войны, и, конечно же, Сталинград. Говорить о проигрыше или о радикальном отступлении по всем фронтам, конечно, было рано. Но уже тогда фюрер задумался о привлечении дополнительных сил, которых вермахту, явно изнуренному тяжелыми зимними сражениями, явно не хватало. Забирать войска с оккупированных территорий в Европе и направлять их на фронт значило бы в глазах европейцев сигнал о бедствии. Могли начаться выступления сил Сопротивления – в этом Гитлер убедился после убийства в 1942 году бывшего руководителя СД, а ныне протектора Чехословакии (Богемии и Моравии) Гейдриха. В 1943 году последовало покушение на гауляйтера Украины Коха. Все это говорило о том, что, убери он сейчас хотя бы часть войск с территорий протекторатов и гау, завтра заполыхает вся Европа, и тогда придется либо пересматривать итоги трехлетней войны, либо вообще сдавать позиции. Жизненно необходима была свежая кровь…
– Лучше всего, – сказал в эти дни фюрер своему литературном секретарю Генри Пиккеру, – разложить Россию и ее сопротивление изнутри. Отыскать в ней внутреннего врага и вступить с ним в коалицию.
– Не думаю, что для этого надо ходить так далеко, – отвечал Пиккер. – Я, как писатель, знаю в Париже одного человека, который не только русский по национальности, но и согласится воевать против Советов с оружием в руках. Согласится сам и соберет нужное нам войско. Только надо его убедить…
– Кто он такой?
– Бывший царский генерал, Петр Краснов.
– А причем тут литература?
– Он неплохой писатель и давно стоит на нашей стороне. Пригодится и как военачальник, и как агитатор. Практически бесценный человек. Вот только как уговорить…
– Если он бывший генерал, значит, принимал участие в войне 1914 года, так?
– Так, мой фюрер.
– И живет в Париже, где проживает другой герой той же войны. Думаю, они сумеют договориться между собой.
Париж, неделю спустя
Маршал Анри Петен был таким же героем Великой Войны, как и генерал Краснов, и потому рассчитывал на то, что найти общий язык со своим русскоязычным коллегой ему удастся сравнительно легко. Ныне он был формальным главой французского государства – Четвертой республики – при протекторате гитлеровцев, к которым Краснов спервоначалу отнесся положительно. Теперь перед маршалом стояла задача своим авторитетом повлиять на атамана и окончательно перетянуть его на сторону вермахта. Если говорить поверхностно, Петр Николаевич был бы не против такого предложения. Но никто не мог ручаться за реакцию генерала, которая могла наступить, раскройся перед ним суть вопроса подробнее. Сегодня это и предстояло узнать Анри Филиппу Петену.
– Месье генерал, – заговорил он, когда Краснов вошел в его кабинет и уселся за кофейный стол, – как вы относитесь к начавшейся экспансии Гитлера в Советский Союз?
– Исторически хорошо. Большевизм – это невероятная беда для России, и его необходимо уничтожить. Сами мы не смогли этого сделать в свое время, и теперь историческая задача Гитлера – сделать это за нас. Не только в российской, но и в мировой истории нередки случаи, когда дружественная интервенция оказывает положительное влияние на ее ход…
– А что, если бы вам сейчас предложили поучаствовать в ней?
– Это как? Вернуться на родину? – округлил глаза Краснов. – И в каком же качестве?
– В присущем вам с молодых лет. В качестве военачальника и атамана казачьих войск.
– И на чьей же стороне я буду воевать? Как патриот России, я должен буду встать на сторону Советской власти, но это…
– Вам официально предлагается стать на сторону гитлеровской Германии. Вы же только что заявили о положительном влиянии интервенции. Так почему бы не помочь интервентам?
– Интервентам не помогают. Иное дело, что после успешного завершения интервенции установленная с ее помощью власть вновь принимает бразды правления над страной.
– Но почему?
– Принципы патриотизма, изволите ли видеть. Я вел Гражданскую войну против своих земляков, это да. Но после того, как покинул территорию страны, принял и признал поражение. На этом война закончилась раз и навсегда. Коль скоро я называю себя патриотом, то не имею права в одностороннем порядке развязать ее снова. Это будет значить с моей стороны предательство – я начну воевать с гражданами своей страны только потому, что они мне не нравятся и я не согласен с государственной политикой. Войну государственной политике я объявлю не стране в лице Сталина, а стране в лице ее народа, который Сталина демократически не выбирал. При этом это будут даже не те люди, с которыми я воевал двадцать лет назад, а их потомки, которые могут не помнить и не осознавать наших противоречий с их родителями. Справедливо ли и правильно ли это будет?
– Говоря такое, вы ставите меня как бы в противовес себе. По– вашему, я не патриот и предатель?
– Если вам угодно, то да. Хотя бы потому, что вы были слугой вчерашнего режима, не состояли в оппозиции к нему и – более того – дослужились до маршала. Это ведь не Гитлер присвоил вам это звание?
– Но ведь режим был преступный, антинародный…
– А до Гитлера вы этого не видели?
– Видите ли… – Петен настроился на продолжение длинной и интересной дискуссии, но Краснов разрушил его планы:
– Если у вас ко мне все, то честь имею. Я сейчас очень занят литературой, и не располагаю достаточным временем.
– Последнее, с вашего позволения. Я хочу, чтобы вы понимали, что мои слова – есть выражение воли и пожеланий немецкого командования. Мне надлежит им передать, что вы ответили на их предложение отказом?
– Да, месье. Всего доброго.
***
С бывшим полковником своей контрразведки Сергеем Павловым Краснов в Париже встретился случайно. Оба знали, что живут в одном городе, но последние 20 лет встреч не искали – чего старое ворошить? Только сердце бередить… Однако же, случайная встреча в кафе на Монмартре немало порадовала успевших соскучиться друг по другу сослуживцев. Краснов поспешил поделиться сутью сделанного предложения со старым боевым товарищем.
– Как по мне, так надо соглашаться, Ваше Высокоблагородие.
– Первым объявить войну Советам?
– А они вам, хотите сказать, войны не объявляли? Плечом к плечу с вами мы воевали с кем– то другим? С немцами, может?
– Та война, Серж, давно кончилась. Стороны взяли на себя обязательства – мы ушли из России, а большевики сохранили жизнь тем из нас, кто остался и дал обещание не воевать против Советской власти. Отклонение от этого будет рассматриваться как война без повода, не так ли?
– Большевики, да сдержать обещание?! – всплеснул руками Павлов. – Э нет, милостивый государь, это не про них. Все до единого солдаты, которым Фрунзе обещал освобождение, были уничтожены вместе с членами их семей…
– Как?! Но ведь Фрунзе сам вроде раньше служил в Императорской Армии, потому Врангель и поверил ему… Чтобы он так легко бросался словами…
– С формальной точки зрения, Фрунзе чист. Сразу после сдачи наших частей в плен в Крыму появился особый отдел ЧК во главе с такими господами как беглый каторжник, венгр Бела Кун и его подруга, жидовка Розалия Залкинд – они звали ее Роза Землячка. Их послал лично Ленин, и Фрунзе никоим образом не мог бы на него повлиять, даже если бы очень захотел. Так вот эти– то господа всех и перерезали…