Страница 16 из 26
Писать домой, где ждала его любимая, не было практически никакой возможности. А она в это время не находила себе места…
В один из дней Ольга шла с почты, снова грустная и печальная тем, что нет весточки от любимого – не знала, жив он или нет, не ранен ли, а неведение, пожалуй, есть одно из худших состояний, в которых приходится человеку пребывать за его многострадальную жизнь. Навстречу ей попался Юрий.
– Как дела? – как бы походя спросил он, в действительности надеясь завязать длинный разговор. Не выходила она из его памяти с первой встречи, что ж тут поделать. А жизненный опыт подсказывал, что нет лучшего момента для утешения женщины, чем переживаемый ею период грусти и отчаяния – так уж устроена женская натура, что именно утешитель в такую минуту становится для нее святым.
– Так себе.
– Вестей с фронта нет?
– В том– то и дело, что нет. Ни слуха, ни духа. Уж не знаю, что и думать. Может, ранили, может убили… – едва ли не плачущим голосом говорила Ольга.
– Ну– ну, стоит ли об этом так печалиться. Если бы случилось что, в первую бы очередь сообщили. Госпиталь обязан родственников извещать, а насчет похоронок сама знаешь – дня не проходит, как прилетает. Да и в войне перелом наступил, не то время сейчас, чтоб помирать, да и он не такой человек.
– Пожалуй, верно, – немного приободрилась Ольга. – А что же тогда? Почему молчит?
– Ну тут все просто. Надо хоть раз побывать на фронте, чтобы понять, что такое ППЖ.
– А что это?
– Кто. «Походно– полевая жена». Падшая женщина, призванная к службе в регулярных частях, чтобы… кхм… снимать напряжение с бойцов.
– Никак не пойму. Как снимать– то?
– А как женщины снимают напряжение у мужчин?! – отрезвил ее Юрий. – Точно так и ППЖ. У всего дивизиона, если не больше.
– Как же они туда попадают?
– Ну, например, стоит дивизия где– нибудь, в каком– нибудь селе. Оттуда приходят две– три девки или бабы, что без мужей, поладнее да покрасивее, и предлагают свои услуги. Чтоб, значит, боец в бою о родине и о товарище Сталине думал, а не о том, что ему от переизбытка мужского в организме на стену лезть хочется и не о том, что милая дома может быть все это время ему неверна. В этом, конечно, есть своя логика, но и женщинам тем не позавидуешь…
– И что же? Все на них зарятся, что ли?
– А как иначе? Столько дней – а то и лет – без женской ласки. Мужчина так устроен, что ему оно намного сложнее дается, чем женщине.
Она смотрела на Юрия и гнев кипел внутри нее –внушаемость и легковерность так же свойственна девушкам, как и женщинам в возрасте. Не будучи толком ни в чем уверенной, она все же злилась на Юрку и в то же время – подсознательно – вспоминала, как носил ей цветы перед войной стоящий перед ней сейчас Юрий, как он смотрел на нее и как поучал, а в тех поучениях слышались и виделись ей почти отеческая забота и внимательность. И решила вдруг – сгоряча, ничего полноценно не взвесив и не обдумав, – что любовь это не слова, а дела, и присутствие рядом в трудную минуту (когда родине легче, чем тебе, и вообще есть много желающих ее защитить, в отличие от тебя, бедняжки) и есть дело и доказательство внимания. Взяла – неожиданно для себя и для него – собеседника под руку и пошла дальше с ним. А неделю спустя к Юрке, чей взвод стоял вблизи Даугавпилса, пришло письмо от нее.
«Я все знаю про ППЖ в ваших частях, прости. Понимаю теперь, почему долго не писал, но все же не хочу ставить тебя в трудное положение, добиваясь никому не нужных извинений. Я не такая глупая, как тебе кажется, и поэтому отпускаю тебя. Отныне я с другим, жду от него ребенка, потому не ищи меня и не пиши мне больше. Надеюсь, жизнь все расставит по своим местам»…
Грустил ли он, переживал ли после такого? Вряд ли – некогда было. Отдыхать удавалось редко, почти все время шли ожесточенные бои за прибалтийские города, которые больше напоминали вермахтовские укрепления. Только в эти минуты все больше хотелось ему умереть от шальной пули или случайного взрыва. Все меньше хотелось возвращаться домой и почти не было радости от удачно проведенных сражений. Никто из сослуживцев, сколь ни пытался, не мог добиться от скрытного Юрки признаний о причинах его уже видимого волнения. И никто, как ни старался, не мог увидеть слезы, которыми обливалась его, мальчишеская, в сущности, душа под грохот артиллерийских снарядов.
Лето 1982 года, Москва
На второй день после посещения «Елисеевского» председатель КГБ товарищ Андропов, впечатленный увиденным и услышанным, вызвал к себе начальника московского управления КГБ Виктора Алидина.
– Что вы понимаете под государственной безопасностью, Виктор Иванович? – с порога претенциозно начал Андропов. Начальник управления едва только раскрыл рот, как хозяин кабинета оборвал его: – Это не только борьба со шпионами, контрразведывательная деятельность и проведение спецопераций, но еще и безопасность экономическая. Если внутри страны процветает коррупция, экономический произвол и хаос в области снабжения, то нельзя сказать, чтобы безопасность ее не находится под угрозой.
– Далеко хватили, Юрий Владимирович. С коррупцией у нас проблемы чуть ли не на самом верху, сами понимаете, – генерал Алидин был человеком прямолинейным, и очевидных вещей предпочитал не таить даже от высокого начальства. – Сколько мы с вами вместе бьемся вокруг Чурбанова, Гришина и Щелокова – а воз и ныне там…
– Именно поэтому я вас и вызвал. Почему у нас до сих пор ничего не получалось в заданном направлении? Потому что очень резко замахивались. А надо все делать постепенно, поэтапно.
– Ну как же тут сделаешь поэтапно, когда рыба, как вы сами говорили, гниет с головы?
– Верно. Но иногда бывает так, что источник гниения не в голове, а в других, менее значимых органах, более доступных для хирургического вмешательства.
– Загадками какими– то говорите…
– Никаких загадок. Ты что– нибудь про «Елисеевский» гастроном знаешь?
– Ну как не знать? – развел руками Алидин. – Я все– таки начальник московского управления, и гастроном этот находится в зоне моей юрисдикции.
– И что можешь сказать?
– А что тут скажешь? Прекрасный магазин, всегда полки ломятся от товара, чего не скажешь о других…
– Вот, – всплеснул руками Андропов. – Я тоже давеча туда зашел и ахнул – кругом шаром кати, а тут такое изобилие, не хуже, чем в капстранах! Спрашивается, откуда такое? Ну ты конечно ничего не знаешь и даже предположить не можешь, поскольку, как и все, видишь только внешний фасад. Я же в самую суть всегда гляжу. И увидел, что подозрительно это все. Правда, и причина сразу же нашлась. Как оказалось, там отовариваются все те же Гришин, Щелоков, Чурбанов, Косыгин и прочие, до которых у нас с тобой давно руки не доходят. И получается, что не может гастроном не блистать таким изобилием ради столь дорогих гостей. А откуда изобилие берется? От взяток. Значит, обдирая наших граждан за заморские деликатесы, львиную долю отправляет начальник гастронома в качестве взяток наверх, тем самым, которые отовариваются. Никто не хочет рубить сук, на котором сидит – и потому получают они от него то деньгами, то продуктами только за то, чтобы не прекращался этот поток высочайшего уровня обеспечения в его, отдельно взятом, магазине. Понимаешь, на какой уровень можно выйти, если прихватить за задницу этого торгаша? Сразу все проблемы решим – ты новое назначение получишь, а я оставлю за плечами коррупцию в высших эшелонах власти в стране. И тогда благодарный народ наши с тобой имена в историю золотыми буквами впишет. Понимаешь?
– Так точно.
– А тогда вопрос – что ты знаешь про этого самого Соколова?
– Да вроде человек положительный. Герой, войну прошел, лауреат премий и орденов, отличник торговли…
– И это мне говорит начальник управления КГБ! – всплеснул руками Андропов. – Да грош тебе цена, если ты только такой информацией обладаешь! Ты, начальник управления, как мог не заметить назначения на столь ответственный пост столь непроверенного и опасного для общества человека?! Этот твой Соколов, он ведь был судим. И мало того – по экономической статье. А это значит, что доверять ему высокую должность в снабжении уже было небезопасно. Да и моральный облик его оставляет желать лучшего. Я кое– что такое про него знаю, что в характеристиках не пишется. Он же с Ярославля? И я оттуда же.